Я посмотрела на нее со страхом и затаенной радостью, а потом спросила:
— Мадонна, когда у тебя в последний раз были регулы?
Разумеется, Катерина была беременна и, в отличие от меня, нисколько не беспокоилась о том, кто отец.
— Джироламо болван, — сказала она. — Он даже не заметит, если ребенок не будет похож на него.
— Твой муж едва не изуродовал тебя из одного только подозрения, что ты целовалась с Жераром де Монтанем, — возразила я. — Вопрос, что он сделает, когда ты покажешь ему дитя, волосы которого окажутся светлее и кучерявее твоих?
Катерина помрачнела и ничего не ответила. Я воспользовалась ее тошнотой и утерей интереса к романтическим отношениям, чтобы вбить ей в голову мысль о том, что она должна немедленно порвать с любовником и приказать ему никогда не появляться во дворце Риарио. Если француз не будет мельтешить у Джироламо перед глазами, тот, скорее всего, и не вспомнит о нем, глядя на лицо своего новорожденного ребенка.
К моей несказанной радости, Катерина вняла совету. Она наконец-то пресытилась любвеобильным Жераром и после рождения ребенка найдет себе кого-нибудь другого. Но графиня вовсе не желала устраивать бурное расставание. Вместо того чтобы встретиться с любовником, она решила навестить французского посла прямо в его апартаментах и завезти подарок: бочонок вина, о котором тот с большой похвалой отзывался на обеде в палаццо Риарио. Пока Катерина будет разговаривать с послом, мне предстоит разыскать несчастного Жерара и вручить ему последнее зашифрованное послание графини.
— Мне плевать, что ты ему скажешь, — заявила Катерина, когда я попросила ее продиктовать прощальное письмо Жерару. — Напиши, что я его больше не люблю или боюсь, что нас поймают.
Я села и написала прощальное письмо, стараясь чтобы оно получилось добрым. Пусть Жерар знает: сердце Катерины разбито. Она разрывает отношения по благороднейшей из причин — носит под сердцем дитя и молится, чтобы это был ребенок ее возлюбленного. Этот первенец станет для нее величайшим из всех сокровищ. Она обязана уберечь ребенка от гнева Джироламо, иначе он снова побьет ее из ревности, а это может положить конец беременности.
Через два дня мы с Катериной отправились во французское посольство. Утром госпожа проглотила яйцо и кусочек хлеба в надежде успокоить капризный желудок, после чего решила, что сможет выдержать поездку в экипаже. Мы добрались до посольства без всяких происшествий, но оказалось, что Жерар де Монтань этим утром не явился на службу и находится, скорее всего, у себя дома.
Катерина, как и собиралась, одарила посла вином, после чего велела вознице везти нас прямо к жилищу Жерара де Монтаня. Как только мы подъехали к скромному дому, где тот занимал первый этаж, графиня вытолкнула меня из экипажа.
Я постучала в дверь. Мне казалось жестоким вот так хладнокровно ставить француза перед фактом. Пока я пыталась придумать, что сказать, а о чем лучше умолчать, дверь широко распахнулась. На пороге стоял стройный темноволосый юноша. На нем был прекрасно пошитый костюм из тонкой материи, вот только лицо искажено страхом, а глаза покраснели и припухли от слез.
— Где доктор? — спросил он с сильным французским акцентом и указал на экипаж, где за занавесками из черной вуали дожидалась Катерина. — Он там? Зовите же его немедленно! Мой господин заплатит!
— Прошу прощения, — произнесла я, сейчас же приходя в волнение. — Я от графини Сфорца. У меня письмо для вашего господина.
— Так это графиня? — Юноша внимательно поглядел на экипаж. — Ее приход утешит его.
Не успела я ответить, как молодой человек принялся заламывать руки, обливаясь слезами, а потом признался вполголоса:
— Мадонна, боюсь, он может умереть раньше, чем появится доктор! Я в отчаянии… даже не понимаю, что с ним!
Из комнаты, расположенной у него за спиной, донесся приглушенный стон.
Я через плечо взглянула на экипаж, в котором дожидалась Катерина, хотела всего лишь отдать письмо, однако неприкрытый ужас в глазах юноши вынудил меня спросить:
— Ваш господин сильно болен?
— Прошу вас, мадонна, помогите ему! — Лицо молодого человека снова исказилось.
Я вздохнула и шагнула через порог, прекрасно сознавая, что Катерина в этот миг проклинает меня за неспособность четко следовать ее указаниям.
Юноша провел меня в комнату. Через открытые, не забранные ставнями окна свет падал прямо на Жерара, который лежал на диване, обмякший и почти бесчувственный. Его кожа лоснилась от едко пахнущего пота. Я подошла к постели и взглянула на осунувшееся лицо. Глаза француза ярко блестели, он смотрел на меня из-под прикрытых век, но не узнавал.
Я развернулась к юноше, который снова принялся заламывать руки, и приказала:
— Закройте ставни! Принесите таз, кувшин с холодной водой, полотенца. — Я положила письмо Катерины на стол, присела рядом с больным и спросила: — Месье, вы слышите меня?
Он попытался ответить, но усилие вызвало у него тошноту. Слишком слабый, чтобы сесть, даже заговорить, Жерар только повернул голову, и его стошнило на обтянутый парчой диван. Содержимое его желудка состояло из желто-зеленой желчи с вкраплениями яркой крови. Не раздумывая, я вынула из кармана платок и вытерла лужицу.
Однако при виде рвоты, за которой начались до боли знакомые мышечные судороги, я ударилась в такую же панику, как и слуга Жерара, который явился в следующий миг с кувшином, тазом и полотенцами.
— Что с ним, мадонна? — спросил он, взглянув в мое лицо. — Это чума?
Я покачала головой, не в силах ответить сразу, потом все-таки произнесла:
— Яд.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Некая неведомая сила будто затягивала меня в мрачное прошлое. Какими словами описать это ощущение? Я, сгорбившись, сидела рядом с умирающим Жераром де Монтанем, а видела перед собой только моего обожаемого Маттео: налитые кровью белки карих глаз, щеки в малиновых пятнах. Даже когда де Монтань поднял голову и прошептал: «Катерина», я услышала голос моего умирающего брата. Горе, охватившее меня, было таким же пронзительным, как и в момент смерти Маттео.
Я осталась бы рядом с Монтанем, держа его за руку до последнего вздоха, но наконец-то прибыл врач, который приказал мне уйти. Ошеломленная увиденным, я вернулась в экипаж, где ждала разгневанная Катерина.
— Я чуть не послала за тобой возницу! — взорвалась она, когда я села рядом с ней.
Катерина уже собиралась разразиться длинной тирадой, но увидела мое лицо и осеклась.
Экипаж качнулся, когда возница хлестнул лошадей.
Катерина заговорила снова, на этот раз тише, почти встревоженным тоном:
— Что там, Дея? Что случилось?
Я смотрела на улицы Рима сквозь черную вуаль и силилась сдержать слезы, которые должны были вылиться еще много месяцев назад.
