Дядя Филиппо откашлялся, и Климент поднял голову. Он встретился со мной взглядом, его печальный взор тотчас просветлел.
— Моя маленькая duchessina, ну наконец-то. — Он отложил перо и бумагу и раскрыл руки. — Иди ко мне, поцелуй своего старого дядю. Сколько лет мы ждали этой минуты!
Выдрессированная донной Лукрецией, я шагнула вперед и потянулась к его руке. Он понял мое намерение, выставил руку, и я приложилась губами к рубиновому кольцу святого Петра.
[13]
Однако, когда я присела, собираясь поцеловать ему ноги, он нагнулся и поднял меня.
— Мы решили повидаться с тобой здесь, а не на публике, чтобы покончить с формальностями, — сообщил Климент. — Нам выпали страшные испытания. Сейчас я для тебя не Папа, а ты не герцогиня. Я твой дядя, ты — моя племянница, и мы воссоединились после печальных событий. Поцелуй меня в щеку, милая девочка.
Я его поцеловала; он взял меня за руку, на глазах у него выступили слезы.
— Господь наконец-то сжалился над нами, — вздохнул он. — Просто не представляешь, сколько бессонных ночей я провел, зная, что ты в руках повстанцев. Мы никогда тебя не забывали, ни на один день. Молились за тебя. Мы еще увидим тебя правительницей Флоренции. Теперь ты можешь называть меня «дядя» и всегда помни, что мы родня.
Климент посмотрел на меня, ожидая ответа, и я, переполненная впечатлениями, пролепетала:
— Благодарю вас, дядя.
Он улыбнулся, сжал мою ладонь и отпустил ее.
— Вижу, ты надела наши дары. Тебе они к лицу.
Он не сказал, что я прекрасна. Это было бы неправдой. Я была достаточно взрослой и, глядя в зеркало, могла понять, что некрасива.
— Донна Лукреция, — продолжал Климент, — вы позаботились о ее учителях, как я вас просил?
— Да, ваше святейшество.
— Хорошо. — Он подмигнул мне. — Моя племянница должна добиться успехов в латинском и греческом языках, чтобы не осрамиться при кардиналах.
— Я очень хорошо знаю латынь, ваше святейшество, — похвасталась я. — Много лет ее изучала. И сейчас овладеваю греческим.
— В самом деле? — Климент скептически нахмурился. — Тогда переведи: Assiduus usus uni rei deditus et…
Я закончила фразу за него:
— …et ingenium et artem saepe vincit. Это Цицерон. «Терпеливое и настойчивое изучение одного предмета развивает ум и талант».
— Замечательно, — удовлетворенно заметил Папа.
— Если позволите, ваше святейшество, — робко промолвила я, — мне бы хотелось продолжить занятия греческим языком. И математикой.
— Математикой? — Он изумленно вскинул брови. — Разве ты еще не знаешь арифметики, девочка?
— Знаю, — ответила я, — но мечтаю заняться геометрией, тригонометрией и алгеброй. Надеюсь, что у меня будет учитель, безупречно владеющий этими дисциплинами.
— Прошу прощения, — вмешалась донна Лукреция. — Монахини обмолвились, что ей нравится вычислять курс планет. Но это вряд ли подходящее занятие для девушки.
Климент даже не повернулся в ее сторону. Он уставился на меня чуть прищуренными глазами.
— У тебя математический ум Медичи, — заявил он. — Из тебя вышел бы отличный банкир.
Двоюродные дед и бабушка вежливо рассмеялись. Климент по-прежнему смотрел на меня.
— Донна Лукреция, предоставьте ей все, что она захочет, — велел он. — Девочка очень умна, но послушна. А вы, господин Якопо, больше с ней разговаривайте. У вас она многое может почерпнуть в искусстве дипломатии. Это ей понадобится, когда она станет правительницей.
Климент поднялся и, не обращая внимания на протесты своих помощников, напоминавших, что у них много дел, взял меня за руку и провел по залам Рафаэля. Он останавливался перед фресками и давал пояснения, что возбудило мою любознательность. В станце «Пожар в Борго»
[14]
он показал много изображений моего двоюродного деда Льва X.
Климент грустно рассуждал об одиночестве своего положения, о желании иметь жену и детей. Ему не суждено подарить миру ребенка, а потому он хотел бы, чтобы я стала ему дочерью, а у меня бы появился отец, которого я не знала. Его голос дрогнул, когда он сообщил, что с ним я пробуду недолго; очень скоро мой родной город будет готов принять меня и моего мужа в качестве законных правителей. Он, Климент, может только верить, что я стану поминать его добром и позволю когда-нибудь с гордостью взглянуть на моих детей.
Его речь была такой дружелюбной, что я растрогалась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Я, послушная девочка, всему этому поверила.
ГЛАВА 13
В тот вечер во дворец пригласили гостей — отпраздновать мой приезд. Донна Лукреция позвала по меньшей мере по одному представителю от каждого влиятельного семейства города — Орсини, Фарнезе, делла Ровере и Риарио.
Я улыбалась всякий раз, когда меня представляли римским светилам, коих были десятки. Дядя Филиппо отлично всех знал и чувствовал себя в римском обществе, как рыба в воде. Сандро был уже не такой зажатый, как накануне, он улыбался и даже шутил.
Мы уселись за стол; принесли вино. Ипполито почему-то не явился. Я была разочарована: мне хотелось намекнуть ему, что он прощен. К тому же мне весьма шло синее платье.
Подали ужин. Его святейшество прислал дюжину молочных поросят и бочонок своего лучшего вина. Поначалу я нервничала, но потом увлеклась беседой с французским послом. Он сделал комплимент моим слабым попыткам освоить его язык. Также я общалась с взрослой дочерью Лукреции, Марией, очень милой женщиной. Мне нравились люди, еда и вино. Я вспомнила об Ипполито, только когда он показался в дверях.
На нем был ярко-синий дублет
[15]
того же оттенка, что и мое платье; перламутровые пуговицы у шеи расстегнуты, короткие волосы растрепаны. Когда гости заметили Ипполито, повисла тишина.
— Прошу прощения у всех присутствующих. — Ипполито поклонился. — И у нашей дорогой хозяйки, донны Лукреции. Я перепутал время.
Он быстро занял место за столом, напротив Сандро и на некотором расстоянии от меня. Снова возникло оживление, а я вернулась к своей тарелке и к французскому послу.
Через пять минут раздался крик. Ипполито вскочил на ноги так порывисто, что опрокинул свой кубок. По столу растеклась алая лужица, однако он не обратил на нее внимания. Его дикий взор остановился на Сандро.
