— Наверное, так себя собаки чувствуют, когда сидят у дивана.
Брюс окинул зал взглядом.
— Если маленькие, то да.
Джейни посмотрела на Брюса. «Ни единой морщинки», — подумала она. Он тоже посмотрел на нее. Глаза их на мгновение встретились, и обоим стало неловко. Джейни заговорила, чтобы нарушить паузу:
— Ты давно здесь? Я хочу сказать, в Англии.
— Восемнадцать лет.
— Давно.
— Не знаю. Не заметил. Тед меня нанял, можно сказать, на дому. Он был знаком с доктором Чепменом, который тогда был моим шефом, и Чепмен ему рассказал обо мне. Тогда Тед сделал мне предложение, от которого нельзя было отказаться.
— И ты не отказался?
— Нет. И вот он я, здесь. Уже столько лет. Впрочем, я не жалею. В институте есть чем увлечься.
— Как ни странно, звучит пугающе.
— Вполне возможно, кого-то наш институт и пугает. Зависит от того, чем там заниматься. Если делом, то работа может увлечь на всю жизнь. Я люблю свое дело. Единственное, о чем я жалею, это о том, что так и не стал врачом, а думаю, мне бы понравилось. Я здесь живу, совершенно изолированный от жизни в своей хромированно-стеклянной лаборатории, и работаю, просто потому что так у меня устроены мозги.
— Я была врачом пятнадцать лет, — сказала Джейни.
— Правда?
— Да, правда. Но теперь все это в прошлом.
— Почему? Или это тоже имеет отношение к той самой длинной печальной истории, как ты ее назвала?
— Да. Хочешь послушать? Это действительно длинная история.
Брюс посмотрел на часы:
— Нас пока что не гонят.
— Ладно, слушай. — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Первая Вспышка, от которой погибло столько людей, случилась как раз после медицинской реорганизации. В схеме распределения врачей тогда еще было много несоответствий — не думай, ее попросту не успели доработать. Так она недоработанной и осталась. В то время врачей некоторых специальностей образовался страшный переизбыток, хирургов в том числе. После Вспышки множество терапевтов, которые непосредственно общались с больными, заразились и умерли. Стало некому лечить просто насморк, так что Конгресс предпринял срочные меры для восстановления числа терапевтов и еще кое-каких групп врачей. Но в целом нас все равно было слишком много для сократившегося населения, а большинство фондов были сожраны расходами на борьбу с эпидемией, и потому нас, многих из нас, чтобы восстановить бюджетный баланс, буквально выбросили на улицу.
— Как это выбросили? — сказал он. — Не понимаю.
— Нам запретили заниматься врачебной практикой.
— Подарок для адвокатов.
— Еще бы. Суды идут и будут идти до скончания века. Я сама участвую в нескольких общих процессах. Однако мой адвокат говорит, что в экстремальных ситуациях такие меры законны. Под экстремальными ситуациями имеют в виду войну, голод, эпидемии и тому подобное. Конгресс объявляет что угодно законным или незаконным в соответствии с им же принятыми законами. Только суд может признать закон не соответствующим Конституции, но все мы знаем, как они там торопятся. Так что, по моим скромным соображениям, дело не в том, останется новый закон или нет, а в том, когда мы от него избавимся. Это может случиться очень не скоро. А тем временем нам дали возможность поучаствовать в этакой лотерее, где нас произвольно определяют в ту или иную сферу, связанную с медициной, отправляя, разумеется, если нужно, на дополнительное обучение.
— И сейчас ты проходишь такое обучение, — догадался он.
Она кивнула.
— Что тебе досталось?
— Судебная археология.
— Довольно мрачное занятие, насколько я могу знать.
В голосе Джейни зазвучал сарказм:
— Не настолько, насколько ты думаешь. Профессионализм нужен всем, от судмедэксперта до коронера. Там освободилось достаточно мест — их самих много умерло. Они первые прикасались к телам.
— Мерли, конечно, как мухи.
Она кивнула.
— Ты сегодня говорила о дипломе.
— Да. Пришлось взять несколько курсов, которые раньше были ни к чему, а потом мне нужно закончить дипломную работу. Собственно говоря, потому я сюда и приехала.
Со вздохом Брюс покачал головой:
— Похоже, у нас тут жизнь много легче, чем могла бы быть. Возможно, я решу остаться здесь навсегда.
— Ты сменил гражданство? — спросила Джейни.
— Нет, — покачал он головой, — и не собираюсь. Я слишком привык быть американцем. Здесь, по крайней мере, это дает некоторые преимущества.
— Давно ли ты был в Штатах?
— О боже, конечно, ты не могла не спросить… Пять или шесть лет назад.
— Значит, до Вспышки.
— Ага.
Джейни вздохнула:
— Вряд ли бы ты так дорожил нашим гражданством, если бы побывал позже. Там теперь все не так.
— Мне кое-что об этом известно. Я читаю газеты, смотрю Си-эн-эн. Может быть, и тебя в них видел.
— Вполне может быть, — сказала она. — Видишь ли, о том, что мы с тех пор живем вроде как на военном положении, репортажей нет. Об этом все знают, но все молчат. Гестапо, конечно, по городу не рыщет, или, по крайней мере, больше не рыщет, но во время Вспышки весь воздух ими провонял, будто спрей такой вошел в моду, «Гестапо», и вонь так и не выветрилась. Похоже на дохлого скунса. Долго дышать невозможно.
— Немного слышал об этом. Пропустил мимо ушей. У меня не было причин так за всем следить. Я же не собирался возвращаться. Я, конечно, встречался с людьми из Штатов, но особенно не вникал. Мои интересы здесь. Там у меня осталась парочка друзей, но мы с ними не беседовали о политике. Родители умерли, сестер, братьев нет.
— Мои тоже умерли. Похоже, мы за Вспышку потеряли целое поколение и, может быть, не одно. В нашем возрасте обычно еще не теряют родителей. На самом деле два года назад у меня и бабушка была жива. Вспышку она пережила. Умерла она от старости. Однажды уснула и не проснулась. Родителям повезло меньше.
Она склонила голову, помолчала. Брюс сказал только:
— Очень жаль.
— Спасибо, — откликнулась она. — Мне тоже жаль. Мне их не хватает.
Брюс хотел задать ей еще один вопрос и не знал, удобно ли спросить сейчас. «В конце концов, мы говорим о семье», — решил он.
— Ты сказала, что фамилия у тебя теперь Кроув. Значит, ты замужем?
— Была замужем, — тихо сказала она.
— Дети есть?
На этот раз она ответила не сразу и молчала дольше.
— Были.
— Боже мой, — сказал он, остолбенев, когда до него дошел истинный смысл ее слов. «Она потеряла всех», — подумал он, потрясенный этой страшной мыслью. — Джейни, я… Мне очень жаль. Я понятия не имел. Я не стал бы спрашивать, если бы знал. Здесь все прошло иначе. Мы здесь, наверное, еще не понимаем, что для кого-то это обернулось такими утратами.
