В конце обеда Адель принялась хвалить экономку, умудрившуюся за столь короткое время подать все как положено.
— Вы накрыли прекрасный стол. Даже, насколько я вижу, успели испечь медовый пирог! Да какой огромный, нам всем и не съесть!
Подмигнув, экономка сказала:
— Ах, леди Адель, да разве маленьким девочкам бывает много сладкого пирога?
Адель посмотрела на Кэт, успевшую перемазать медом и руки, и щеки. Глаза у девочки слипались.
— Думаю, нет, но бывают слишком длинные дни. Она устала, — сказала Адель. — Кажется, ей пора в постель.
Кэт не протестовала, и экономка увела ее в детскую, где еще не так давно жила маленькая Адель.
Едва они ушли, Адель, повернувшись к главному управляющему, попросила представить отчет.
— Как вы можете видеть сами, миледи, судя по накрытому столу, мы еще сводим концы с концами. Доходы наши еще не сократились.
— Если я вас правильно поняла, то у других они сократились?
— Чума унесла слишком много жизней. Не хватает рук собрать урожай! — объяснил он. — И мы потеряли четверых арендаторов, однако у них как раз были не самые лучшие участки. Остальные, чтобы не сгноить зерно на корню, помогают и нам, и друг другу. Разумеется, за небольшую плату.
— Естественно, — согласно кивнула Адель. — У меня никто не должен работать задаром, всякий труд должен быть вознагражден. А что с шерстью? Как прошла стрижка?
— В этом году Господь и тут был к нам милостив, — ответил управляющий. — Шерсти настригли много.
— А цены? Есть ли кому сейчас покупать шерсть?
— Конечно, спрос упал, но, как только все успокоится, все вернется на круги своя. Лично я не вижу причин продавать шерсть сейчас. Мы вполне можем себе позволить придержать ее на год или на два. Чтобы покрыть расходы, у нас есть другие статьи, и лучше бы подождать, пока цены не станут снова нормальными.
— Тогда так и поступим, — заключила Адель и перевела взгляд на остальных, прибывших из разных концов ее огромного имения. У всех был одинаково озабоченный, мрачный вид. — Насколько я понимаю, вам еще многое нужно мне рассказать. Говорите смело.
С горечью принялись рассказывать они о постигших их переменах. Все изменилось. Все стало непрочно, и каждый сомневался даже в том, будет ли он завтра жив. Повсюду кругом было горе, в каждой семье хоронили близких. Судя по их рассказам, Адель показалось, что из тех, кого она знала и помнила, осталась едва ли половина.
— Нет таких домов, где не оплакивали бы родных, — сказал главный управляющий. — Смерть повсюду. К ней даже начали привыкать, и чужая утрата теперь уже не вызывает прежних чувств.
Адель погрустнела, слушая эти печальные новости, лицо ее омрачилось. Она отпустила всех, кроме экономки и главного управляющего, которым дала распоряжения на следующее утро. Потом, выяснив у Алехандро, не нужно ли ему еще что-нибудь взять с собой в дорогу, и не услышав от него никаких просьб, она поблагодарила за службу и отпустила обоих. Наконец они остались вдвоем.
* * *
Сердце билось как сумасшедшее. Алехандро сидел за столом лицом к лицу с первой и единственной женщиной, которая пробудила в нем любовь, и знал, что вскоре наступит время, когда он будет не в силах ее скрывать.
«Вот и нет принцессы, которой все время что-то нужно. Нет моего слуги, который продал бы нас принцу за монету, — подумал он, чувствуя, как стучит в висках разгоряченная кровь. — В этом доме Адель сама хозяйка своей судьбы. И, хвала Господу, моей тоже».
— Адель, — тихо сказал он, только потому, что ему хотелось без конца слышать, как звучит ее имя. — Я сам не понимаю, что со мной творится.
— Алехандро, — почти выдохнула она. — Не нужно объяснять. Все понятно и без слов. И в моем сердце тоже смятение.
Так они и сидели, глядя друг на друга и настолько друг другом поглощенные, что не заметили, как легкий вечерний сквозняк превратился в холодный ночной ветер, и просидели так до тех пор, пока один факел не начал гаснуть. В зале неожиданно похолодало, и Алехандро, быстро поднявшись, закрыл ставни на окнах. Когда он снова повернулся лицом к столу, Адель неожиданно оказалась от него в одном шаге. Он не слышал, как она подошла. «Она ходит легко, как кошка, и с такой же грацией», — подумал он. Она подняла его руку, взяла в свою и гладила линии на его ладони. И так они долго стояли, наслаждаясь прикосновениями, и Адель, прикрыв глаза, что-то бормотала до тех пор, пока Алехандро, не отнимая руки, не погладил ее по щеке.
— Адель, — сказал он, — боюсь, если мы будем себе такое позволять, я потом не смогу вынести одиночества всех грядущих ночей, когда мы вернемся. В Виндзоре не так просто уединиться.
— А я боюсь, что если мы не будем себе ничего позволять, я потом не прощу себя целую вечность, ибо один Господь знает, доведется ли нам еще раз быть вместе.
Страх и радость, воедино слившись, затопили его сердце, и было не различить, где кончается страх и начинается радость. В нем шла борьба, вера боролась с чувством. Он был то счастливым влюбленным, обнимавшим свою возлюбленную, то правоверным иудеем, принявшим на себя долг блюсти законы истинной веры, обычаи семьи и предков. И еще он думал о том, что на груди у него выжжена отметина, выдававшая, кто он такой.
В темноте, утешался он, она ничего не заметит. Она будет занята другим и не почувствует шрама… А что, если почувствует? Предаст ли она его тогда?
«Нет, не предаст, — решил он. — Она меня любит. В этом я уверен. И разве не написано в Талмуде, что, когда человек предстанет перед Творцом, он ответит за все те радости, которые отверг?» Его Бог требовал, чтобы каждый прожил свою жизнь, вкусив от нее всю радость, и помнил всегда, что всякая жизнь может быть отнята в любой момент.
— Одному Богу известно, сколько мы проживем, успеем ли раскаяться в содеянном, — наконец сказал Алехандро. — Мне вдруг расхотелось все оставлять в Его воле.
Он обнял Адель и признался:
— Я еще никогда не был с женщиной.
— И я не была с мужчиной.
— Тогда будем учиться друг у друга, — сказал он и поцеловал ее.
* * *
От владений Адели до дома матери Кэт было недалеко, всего только час пути, и девочка, чувствуя, что они подъезжают к цели своего путешествия, расхныкалась. Алехандро смотрел на нее с участием, не представляя себе, какие мрачные мысли терзают эту милую головку. «Ей должно быть ужасно страшно, — подумал он, — как было бы страшно мне ждать, что вот-вот я увижу, как умирает мать. Возможно, страшнее всего для нее утратить надежду когда-нибудь наконец близко узнать ту женщину, которую она могла бы назвать матерью». Кэт была едва знакома с той, что родила ее от английского короля, и теперь, похоже, никогда не сблизится с ней. Хотя едва ли девочка осознавала, что терзает ее юное сердце.
«Но я-то очень тебя понимаю, детка, — подумал он, — у меня тоже нет настоящего дома». Он не знал, понимает ли девочка, что ей сейчас предстоит. Но ей не нравилось это путешествие, и она боялась увидеть ту, ради которой они отправились в путь.
