— А он плохим не бывает. Если это коньяк.
Сова фыркнула.
— Пригласите даму на кофе с коньяком.
Представив мысленно сову, пьющую из блюдечка
коньяк, я едва не захохотал.
— С удовольствием. Поедем в таксо?
— Шутите, парниша! — мгновенно отозвалась
Ольга.
Так. Когда же она оказалась запертой в птичье
тело? Или это не мешает ей читать книги?
— Существует такая штука, как телевизор, —
шепнула птица.
Тьма и свет! Я был уверен, что мои мысли
надежно закрыты!
— А вульгарную телепатию прекрасно заменяет
жизненный опыт… большой жизненный опыт, — лукаво продолжила Ольга. — Антон,
твои мысли для меня закрыты. К тому же ты мой партнер.
— Да я вовсе… — я махнул рукой. Глупо отрицать
очевидное. — А что с мальчишкой? Или плюнем на это задание? Несерьезно ведь…
— Очень серьезно! — возмущенно отозвалась
Ольга. — Антон… шеф признал, что поступил некорректно. И сделал нам поблажку,
которой стоит воспользоваться. Вампирша нацелена на мальчика, понимаешь? Он для
нее — ненадкушенный бутерброд, вынутый изо рта. И он на поводке. Сейчас она в
силах приманить его в свое убежище с любого конца города. Но это плюс и для
нас. Нет нужды искать тигра в джунглях, когда можно привязать на поляне
козленка.
— В Москве таких козлят…
— Этот мальчик — на поводке. Вампирша
неопытна. Налаживать контакт с новой жертвой — сложнее, чем притянуть старую.
Уж поверь.
Я вздрогнул, прогоняя дурацкое подозрение.
Поднял руку, тормозя машину, мрачно сказал:
— Верю. Верю сразу и навсегда.
Глава 4
Сова вышла из сумрака, едва я переступил
порог. Вспорхнула — на миг я почувствовал легкий укол когтей, и устремилась на
холодильник.
— Может, тебе насест соорудить? — спросил я,
запирая дверь.
Первый раз я увидел, как Ольга разговаривает.
Клюв задергался, она выталкивала слова с явным
усилием. Честно говоря, все равно не понимаю, как птица способна разговаривать.
Да еще и столь человеческим голосом.
— Не надо, а то я примусь откладывать яйца.
Видимо, это была попытка пошутить.
— Если обидел, извини, — на всякий случай
предупредил я. — Я тоже пытаюсь снять неловкость.
— Я понимаю. Все нормально.
Зарывшись в холодильник я обнаружил там
кое-что из закуски.
Сыр, колбаса, соления…
Интересно, как соотнесется сорокалетний коньяк
с малосольным огурцом? Наверное, они испытают взаимную неловкость. Как я с
Ольгой.
Я достал сыр и колбасу.
— Лимонов нет, извини, — я понимал всю
абсурдность приготовлений, но все же… — Зато коньяк приличный.
Сова молчала.
Из отведенного под бар ящика стола я извлек
бутылку «Кутузова».
— Доводилось пробовать?
— Наш ответ «Наполеону»? — сова издала смешок.
— Нет, не пробовала.
Абсурдность происходящего нарастала. Сполоснув
два коньячных бокала я поставил их на стол. С сомнением посмотрел на комок
белых перьев.
На кривой короткий клюв.
— Ты не сможешь пить из бокала. Может быть,
принести блюдечко?
— Отвернись.
Я подчинился. За спиной послышался шорох
крыльев.
Потом — легкое, неприятное шипение,
напоминающее то ли разбуженную змею, то ли подтекающий из баллона газ.
— Ольга, извини, но… — я обернулся.
Совы больше не было.
Да, я ожидал чего-то подобного.
Надеялся, что ей позволено хоть иногда
принимать человеческий облик. И мысленно нарисовал портрет Ольги, заточенной в
птичье тело женщины, помнящей еще восстание декабристов. Почему-то
представлялась княжна Лопухина, убегающая с бала.
Только постарше, посерьезнее, с мудростью в
глазах, чуть осунувшаяся…
А на табуретке сидела молодая, внешне совсем
молодая женщина.
Лет двадцати пяти. Коротко, по-мужски
стриженная, щеки грязные, словно из пожара выбралась. Красивая, и черты лица
аристократически тонкие.
Но эта гарь… грубая уродливая стрижка…
Одежда шокировала окончательно.
Грязные армейские штаны, образчика сороковых
годов, расстегнутый ватник, под ним — серая от грязи гимнастерка. Ноги босые.
— Красивая? — спросила женщина.
— Все-таки, да, — ответил я. — Свет и тьма…
почему ты так выглядишь?
— Последний раз я принимала человеческий облик
пятьдесят пять лет назад.
Я кивнул:
— Понимаю. Тебя использовали во время войны?
— Меня используют во время всех войн, — Ольга
мило улыбнулась. — Во время серьезных войн. В иное время мне запрещено принимать
человеческий облик.
— Сейчас войны нет.
— Значит, будет.
На этот раз она не улыбалась. Я сдержал
проклятие, лишь сделал знак отрицания беды.
— Хочешь принять душ?
— С удовольствием.
— Женской одежды у меня нет… джинсы и рубашка
устроят?
Она кивнула.
Поднялась — неловко, смешно поведя руками, — с
удивлением посмотрела на свои босые ноги. И пошла в ванную — как будто не в
первый раз принимала у меня душ.
Я кинулся в спальню. Вряд ли у нее много
времени.
Джинсы — старые, зато на размер поменьше, чем
ношу сейчас. Все равно велики будут… Рубашка? Нет, лучше тонкий свитер. Белье…
н-да. Три раза н-да.
— Антон!
Я сгреб одежду в кучу, подцепил чистое
полотенце и бросился обратно. Дверь в ванную была открыта.
— Что у тебя за краны?
— Импортные, шаровые… сейчас.
