— Точно? — Ольга, прищурившись, смотрела на
меня. Неужели это и впрямь мой взгляд, когда я стараюсь выразить
доброжелательность в смеси с сомнением?
— Совершенно точно.
— Тогда посмотри на себя.
Подойдя к зеркалу, столь же большому и
роскошному, как и все в этой потайной ванной комнате, я уставился на себя.
Результат был странным. Разглядывая свое новое
обличье, я совершенно успокоился. Наверное, окажись я в ином, но мужском теле,
шок был бы больше. А так — ничего, кроме ощущения начавшеюся маскарада.
— Ты на меня не воздействуешь? — спросил я. —
Ты или шеф?
— Нет.
— Значит, это у меня крепкие нервы.
— У тебя помада размазалась, — заметила Ольга.
И хихикнула. — Умеешь красить губы?
— Сдурела? Нет, конечно.
— Я научу. Нехитрая наука. Тебе еще очень
повезло, Антон.
— В чем?
— На недельку позже — и пришлось бы учить тебя
пользоваться прокладками.
— Как любой нормальный мужчина, смотрящий
телевизор, я умею это делать в совершенстве. Прокладку надо облить
ядовито-синей жидкостью, а потом сильно сжать в кулаке.
Глава 2
Я вышел из кабинета и остановился на миг,
борясь с искушением вернуться.
В любой момент я мог отказаться от
предложенного шефом плана. Стоит лишь вернуться, сказать пару слов — и мы с
Ольгой возвратимся в свои настоящие тела. Вот только за полчаса разговора мне
было сказано достаточно, чтобы я согласился, что смена тел — единственный
реальный ответ на провокацию Темных.
В конце концов, нелепо ведь отказываться от
спасительного лечения на основании болезненности уколов.
Ключи от квартиры Ольги лежали у меня в
сумочке. Там же — деньги и кредитка в маленьком кошельке, косметичка, платочек,
прокладка — зачем только, ведь это мне не должно понадобиться, начатая упаковка
конфеток «тик-так», расческа, россыпь мелочи на дне, зеркальце, крошечный
мобильный телефон…
А вот пустые карманы джинсов вызывали
невольное ощущение потери. Я секунду рылся в них, пытаясь найти хотя бы
завалявшуюся монетку, но убедился лишь в том, что, подобно большинству женщин,
Ольга все носила в сумочке.
Казалось бы, пустые карманы — далеко не самая
большая моя потеря за сегодняшний день. И все-таки эта деталь вызывала
раздражение. Я переложил в карман из сумочки несколько банкнот и почувствовал
себя увереннее.
Жаль только, что Ольга не носит плеера…
— Привет, — ко мне подошел Гарик. — Шеф
свободен?
— Он… он с Антоном… — ответил я.
— Что-то случилось, Оля? — Гарик внимательно
смотрел на меня. Не знаю, что он почувствовал: чужие интонации, неуверенные
движения, новую ауру. Но если даже оперативник, с которым ни я, ни Ольга особо
не общались, ощущает подмену — грош мне цена.
Тем временем Гарик неуверенно, робко
улыбнулся. Это было совсем неожиданно: я никогда не замечал, чтобы Гарик
пытался заигрывать с сотрудницами Дозора. Ему даже с человеческими женщинами
трудно знакомиться, он потрясающе невезуч в любовных делах.
— Ничего. Поспорили немного, — я развернулся,
и, не прощаясь, пошел к лестнице.
Это была версия для Ночного Дозора, на тот
маловероятный случай, если среди нас есть их агент. Насколько я знаю, такое
случалось всего раз или два за всю историю Дозора, но мало ли… Пусть все
считают, что Борис Игнатьевич повздорил со своей давней подругой.
Ведь и повод есть, и повод немалый. Столетнее
заточение в его кабинете, невозможность принять человеческий облик, частичная
реабилитация, но с потерей большинства магических способностей. Вполне
достаточные основания обидеться… По крайней мере, я избавлен от необходимости
изображать подругу шефа, что было бы уж совсем чересчур.
Размышляя так, я и спустился до третьего
этажа. Стоило признать, что Ольга максимально облегчила мне жизнь. Сегодня она
надела джинсы, а не обычный юбочный костюм или платье, на ногах были кроссовки,
а не туфли на высоком каблуке. Даже легкий запах духов не был одуряющим.
Да здравствует мода «унисекс», пусть даже ее
изобрели гомосексуалисты…
Я знал, что мне сейчас следует делать, знал,
как следует себя вести. И все-таки это было трудно. Свернуть не к выходу, а в
боковой коридор, неприметный и тихий. И окунуться в прошлое.
Говорят, у больниц есть свой, незабываемый
запах. Конечно. И это неудивительно, странно было бы не иметь запаха хлорке и
боли, автоклавам и ранам, казенному белью и безвкусной пище.
Но откуда, скажите на милость, свой запах у
школ и институтов?
В помещении Дозора обучают лишь части
предметов. Кое-что удобнее преподавать в морге, по ночам, там у нас есть свои
люди. Кое-чему обучают на местности. Кое-чему — за рубежом, в туристических
поездках, которые оплачивает Дозор. Когда я проходил обучение, то побывал и на
Гаити, и в Анголе, и в Штатах, и в Испании.
Но все-таки для некоторых лекций подходит лишь
территория Дозора, здание, от фундамента до крыши закрытое магией и охранными
заклятиями. Тридцать лет назад, когда Дозор переехал в это помещение, оборудовали
три аудитории, каждая на пятнадцать человек. Я до сих пор не понимаю, чего
больше в этом размахе: оптимизма сотрудников или избытка площади. Даже когда я
проходил обучение, а это был очень удачный год, нам хватало одной аудитории, да
и та наполовину оставалась пустой.
Сейчас Дозор обучал четверых Иных. И лишь в
отношении Светланы существовала твердая уверенность, что она войдет в наши
ряды, а не предпочтет обычную, человеческую жизнь.
Пусто здесь было, пусто и тихо. Я медленно шел
по коридору, заглядывая в пустые аудитории, которые могли бы стать предметом
зависти для самого обеспеченного и преуспевающего университета. За каждым
столом — ноутбук, в каждой комнате — огромный проекционный телевизор, шкафы
ломятся от книг… да если бы эти книги увидел историк, нормальный историк, а не
спекулянт от истории… Никогда им их не увидеть.
В некоторых книгах слишком много правды. В
других — слишком мало лжи. Людям это читать не стоит, причем для их же
собственного спокойствия. Пусть живут с той историей, к которой привыкли.
Конец коридора заканчивался огромным зеркалом,
закрывающим всю торцовую стену. Я искоса взглянул в него: по коридору
вышагивала, покачивая бедрами, молодая, красивая женщина.
