Парень молчал, не шевелился. Попробуй он
атаковать — я бы всадил в него всю обойму. Вот это было бы уже фатально. Но
наверняка их учили поведению при конфликте со Светлыми. И он понимал, что
безоружного и беззащитного мне убить трудно.
— Сопротивляйся, — сказал я. — Борись! Сукин
сын, ты же не смущался, когда ломал чужие судьбы, когда нападал на беззащитных!
Ну? Давай!
Маг облизнул губы — язык у него оказался
длинным и слегка раздвоенным. Я вдруг понял, к какому сумеречному облику он
придет рано или поздно, и мне стало противно.
— Сдаюсь на твою милость, дозорный. Требую
снисхождения и суда.
— Стоит мне отойти, и ты сумеешь связаться со
своими, — сказал я. — Или вытянешь из окружающих достаточно сил, чтобы
реанимироваться и добрести до телефона. Ведь так? Мы оба это знаем.
Темный улыбнулся и повторил:
— Требую снисхождения и суда, дозорный!
Я покачивал пистолет в руках, глядел в
ухмыляющееся лицо. Они всегда готовы требовать. Никогда — отдавать.
— Мне всегда так трудно было понять нашу
собственную двойную мораль, — сказал я. — Так тяжело и неприятно. Это приходит
лишь со временем, а у меня его так мало. Когда приходится придумывать
оправдания. Когда нельзя защищать всех. Когда знаешь, что в особом отделе
ежедневно подписывают лицензии на людей, отданных Тьме. Обидно, да?
Улыбка сползла с его лица. Он повторил, как
заклинание:
— Требую снисхождения и суда, дозорный.
— Я сейчас не дозорный, — ответил я.
Пистолет задергался, застучал, лениво заходил
затвор, выплевывая гильзы. Пули ползли по воздуху, будто маленький, злой осиный
рой.
Он крикнул лишь один раз, потом две пули
разнесли в клочья череп. Когда пистолет щелкнул и замолчал, я медленно,
машинально перезарядил обойму.
Изорванное, исковерканное тело лежало передо
мной. Оно уже начало выходить из сумрака, и грим Тьмы смывался с молодого лица.
Я провел рукой в воздухе, сдергивая, сжимая
что-то неуловимое, текущее сквозь пространство. Самый верхний слой. Кальку с
обличья Темного мага.
Завтра его найдут. Хорошего, славного, всеми
любимого юношу. Зверски убитого. Сколько Зла я принес сейчас в мир? Сколько
слез, ожесточения, слепой ненависти? Какая цепочка потянется в будущее?
А сколько Зла я убил? Сколько людей проживут
дольше и лучше? Сколько слез не прольется, сколько злобы не накопится, сколько
ненависти не родится?
Может быть, я перешагнул сейчас тот барьер,
который переходить нельзя.
Может быть, понял следующую грань, которую
необходимо преступать.
Я опустил пистолет в кобуру и вышел из
сумрака. Останкинская башня иглой буравила небо.
— Поиграем совсем без правил, — сказал я. —
Совсем-совсем без.
Машину удалось поймать сразу, даже не вызывая
у водителей приступа альтруизма. Может быть, потому что на мне теперь была
надета личина мертвого Темного мага, очень обаятельная личина?
— Давай к телебашне, — попросил я, забираясь в
потрепанную «шестерку». — И побыстрей бы, пока вход не закрыли.
— Веселиться едешь? — улыбнулся сидящий за
рулем мужчина, суховатый, в очках, чем-то похожий на постаревшего Шурика из
старых комедий.
— Еще как, — ответил я. — Еще как.
Глава 5
В башню еще пускали. Я купил билет, особо
доплатив за право посещения ресторана, прошел по зеленому полю, окружающему
башню. Последние пятьдесят метров дорожка шла под хиленьким навесом. Интересно,
для чего он построен? С древнего сооружения порой сыпется раскрошившийся бетон?
Навес кончался маленькой будочкой пропускного
пункта. Я предъявил паспорт, прошел через подкову металлоискателя — кстати,
неработающего. Вот и все формальности, вот и вся охрана стратегического
объекта.
Сейчас меня одолевали сомнения. Странная, что
ни говори, была идея — двинуться сюда. Я не чувствовал поблизости концентрации
Темных. А если уж они здесь были, то хорошо закрывались — значит, мне придется
столкнуться с магами второго-третьего уровня. Совершенно самоубийственное
занятие.
Штаб. Оперативный штаб Дневного Дозора,
развернутый для координации охоты, охоты на меня. Куда еще должен был сообщать
о замеченной добыче неопытный Темный маг?
Но лезть в штаб, туда, где не меньше десятка Темных,
включая опытных охранников. Самому засовывать голову в петлю — это глупость, а
не геройство, если остались еще хоть какие-то шансы уцелеть. А я очень
надеялся, что шансы остались.
Снизу, из-под бетонных лепестков опор
телебашня производила куда более сильное впечатление, чем издали. А ведь
наверняка большая часть москвичей никогда в жизни и не подымалась на обзорную
площадку, воспринимая башню лишь как непременный силуэт в небе, утилитарный и
символический, но никак не место отдыха. Здесь, как в аэродинамической трубе
замысловатой конструкции, гулял ветер, и на самом крае слуха бился едва
уловимый тягучий звук — голос башни.
Я постоял, глядя вверх, на решетки и проемы,
изъеденный раковинами бетон, на удивительно грациозный, гибкий силуэт. Она ведь
и впрямь гибкая: бетонные кольца на натянутых тросах. Сила в гибкости. Только в
ней. Потом я вошел в стеклянные двери.
* * *
Странное дело: мне казалось, что желающих
посмотреть на ночную Москву с высоты трехсот тридцати семи метров должно быть в
избытке. Нет. Даже в лифте я поднимался один, точнее — с женщиной из
обслуживающего персонала.
— Думал, будет много народа, — сказал я,
дружелюбно улыбаясь. — У вас всегда так вечером?
— Нет, обычно шумно, — женщина ответила без
особого удивления, но нотку недоумения в голосе я все же почувствовал.
Коснулась кнопок — стали сходиться двойные, шлюзовые двери. Мгновенно заложило
уши и прижало к полу — лифт рванулся вверх, быстро, но поразительно мягко. —
Часа два, как поток схлынул.
Два часа.
Вскоре после моего бегства из ресторана. Если
в этот момент на башне развернули оперативный штаб, нет ничего удивительного,
что сотни людей, собиравшихся ясным, теплым весенним днем подняться в
заоблачный ресторан, внезапно изменили свои планы. Пусть люди не видят, но они
чувствуют.
И им, пусть даже никак непричастным к
происходящему, хватает ума не приближаться к Темным.
