— Что мне делать, Семен? — спросил я. Без
всяких объяснений.
— Делай то, что должен.
— А если я не хочу делать то, что должен? Если
наша светлая-пресветлая правда, наше честное дозорное слово и наши
замечательные благие намерения встают поперек горла?
— Ты одно пойми, Антон, — маг захрустел
огурчиком. — Давно бы пора тебя понять, но засиделся ты у своих железяк. Наша
правда, какая бы большая и Светлая она ни была, состоит из множества маленьких
правдочек. И пусть у Гесера сто пядей во лбу, и опыт такой, что, не дай Бог,
приснится. Но вдобавок у него еще магически залеченный геморрой, эдипов
комплекс и привычка перелицовывать старые удачные схемы на новый лад. Это все к
примеру, я его тараканов не ловил, начальство все-таки.
Он достал новую сигарету, и на этот раз я не
рискнул возражать.
— Антон, дело ведь в чем. Ты парень молодой,
пришел в Дозор и обрадовался. Наконец-то весь мир поделился на черное и белое!
Сбылась мечта человечества, стало ясно, кто хороший, а кто плохой. Так вот,
пойми. Не так это. Не так. Когда-то мы все были едины. И Темные, и Светлые.
Сидели у костров в пещере, глядели сквозь сумрак, на каком пастбище поближе
мамонт пасется, с песнями и плясками искры из пальцев пускали, а файерболами
чужие племена поджаривали. И было, для полной наглядности примера, два брата —
Иных. Тот, что первым в сумрак вошел, может быть, он тогда сытый был, а может
быть, полюбил в первый раз. А второй — наоборот. Живот болел от зеленого
бамбука, женщина отвергла под предлогом головной боли и усталости от скобления
шкур. Так и пошло. Один на мамонта наведет и доволен. Другой кусок от хобота
требует и дочку вождя в придачу. Так и разделились мы на Темных и Светлых, на
добрых и злых. Азбука, да? Мы так маленьких детишек-Иных учим? Только кто тебе
сказал, старина, что все это остановилось?
Семен резко, так, что хрустнуло кресло,
подался ко мне:
— Было оно, есть и будет. Всегда, Антошка.
Конца-то нет. Сейчас мы того, кто сорвется и пойдет сквозь толпу, добро без
разрешения творя, развоплощаем. В сумрак его, нарушителя равновесия, психопата
и истерика, в сумрак. А что завтра будет? Через сто лет, через тысячу? Кто
заглянет? Ты, я, Гесер?
— Так что тогда?
— Есть твоя правда, Антон? Скажи, есть? Ты в
ней уверен? Тогда в нее и верь, а не в мою, не в Гесера. Верь и борись. Если
духа хватит. Если сердце не екнет. Темная свобода, она ведь не тем плоха, что
свобода от других. Это, опять же, для детей объяснение. Темная свобода — в
первую очередь от себя свобода, от своей совести и души. Почувствуешь, что
ничего в груди не болит, — тогда кричи караул. Правда, поздно уже будет.
Он замолчал, полез в пакет, извлек еще одну
бутылку водки. Вздохнул:
— Вторая. Ведь не напьемся мы, чувствую. Не
получится. А насчет Ольги, и ее слов…
Как он ухитряется все и всегда слышать?
— Она не тому завидует, что ею несделанное
может Светлана совершить. Не тому, что у Светки впереди все, а у Ольги, если уж
откровенно, позади. Она завидует, что ты есть рядом и хотел бы любимую
остановить. Пусть даже и не можешь ничего сделать. Гесер мог, но не хотел. Ты
не можешь, но хочешь. В итоге, может быть, и нет никакой разницы. А что-то все
равно цепляет. Душу рвет, сколько бы ей лет ни было.
— Ты знаешь, к чему готовят Светлану?
— Да, — Семен расплескал по стаканам водку.
— К чему?
— Я не могу ответить. Я подписку дал. Что мог
— сказал.
— Семен…
— Говорю же — подписку дал. Снять рубашку,
чтобы знак карающего огня на спине увидел? Ляпну чего — сгорю вместе с этим
креслицем, пепел в сигаретную пачку уместится. Так что прости, Антон. Не пытай.
— Спасибо, — сказал я. — Давай выпьем. Вдруг
получится напиться. Мне надо.
— Вижу, — согласился Семен. — Приступаем.
Глава 3
Проснулся я очень рано. Тишина стояла, живая
дачная тишина, с шорохом ветерка, к утру наконец-то прохладного. Только меня
это не радовало. Постель была мокрая от пота, а голова раскалывалась. На
соседней кровати — нам отвели комнату на троих — монотонно похрапывал Семен.
Прямо на полу, завернувшись в одеяло, спал Толик: от предложенного гамака он
отказался, сказав, что разболелась травмированная при какой-то заварушке в
семьдесят шестом году спина и ему лучше поспать на жестком. Обхватив затылок
ладонями, чтобы не развалился при резком движении, я сел на кровати. Взглянул
на тумбочку, с удивлением обнаружил там две таблетки аспирина и бутылку
«Боржоми». Кто же эта добрая душа? Выпили мы вчера три бутылки на двоих. Потом
подошел Толик. Потом еще кто-то, и принесли вина. Но вино я не пил. Хватило
остатков ума.
Запив аспирин половиной бутылки минералки, я
некоторое время тупо сидел, ожидая действия лекарства. Боль не проходила.
Кажется, не вытерплю.
— Семен, — хрипло позвал я. — Семен!
Маг открыл один глаз. Выглядел он вполне
прилично. Будто и не пил куда больше меня. Вот что значат лишние столетия
опыта.
— Голова, сними…
— Топора нет под рукой, — буркнул маг.
— Да иди ты, — простонал я. — Боль сними!
— Антон, мы пили добровольно? Никто нас не
принуждал? Удовольствие получали?
Он перевернулся на другой бок.
Я понял, что от Семена мне помощи не добиться.
И в общем-то он был прав, вот только терпеть я больше не мог. Нашарив ногами
кроссовки, переступив через спящего Толика, я выбрался из комнаты.
Комнат для гостей было две, но в другой дверь
оказалась заперта. Зато в конце коридора, в спальню хозяйки — открыта. Вспомнив
слова Тигренка о способностях к целительству, я без колебаний рванулся туда.
Нет, похоже, сегодня все ополчилось против
меня. Не было ее там. Игната с Леной, против моих подозрений, тоже не
оказалось. Ночевала Тигренок с Юлей. Девочка спала, по детски свесив руку и
ногу с кровати.
Мне сейчас было все равно, у кого просить
помощи. Я осторожно подошел, присел рядом с широченной кроватью, шепотом
позвал:
— Юля, Юленька…
Девочка открыла глаза, поморгала. И
сочувственно спросила:
— Похмелье?
— Да, — кивнуть я не решился, в голове как раз
взорвали маленькую гранату.
— Угу!
