— Надеюсь, достаточно, чтобы довести дело до конца, но не чересчур.
— Хорошо. Это разумно. Однако если окажется, что вам не хватает, можете обратиться к некоему лондонскому банкиру, и он даст вам еще.
Де Шальяк вытащил из кармана сложенный в несколько раз, запечатанный пергамент. На наружной стороне было написано имя человека и название улицы в Лондоне, где можно его найти. Алехандро взял пергамент и быстро осмотрел.
— Нет. Не могу подвергать вас такому риску. Если меня схватят и найдут это письмо, ваша причастность станет очевидной. Не хочу отягощать свою совесть.
Он снова протянул письмо де Шальяку, но тот не взял его.
— Похоже, я рассчитываю на ваш успех больше, чем вы сами. — Он опустился в кресло, снова как-то скованно. — Боюсь, я слишком долго провалялся в постели. Суставы не желают работать. — Он сунул руку в карман и достал оттуда еще один, сложенный вчетверо пергамент. — Вот. Это подарок. Изготовлено специально на случай вашего далекого северного путешествия.
Алехандро развернул пергамент, увидел надписи, извивающиеся змейки дорог, изгиб береговой линии…
— Карта… коллега… у меня просто нет слов!
— Уверен, она достаточно точна. Дорога отсюда до Кале отмечена особо. Недопустимо, чтобы вы без толку блуждали по Франции и Англии… у вас здесь еще полно работы.
— Клянусь, я вернусь так быстро, как только смогу.
— Ловлю вас на слове. И еще одна вещь, может, самая главная… хотя, мне кажется, просто глупо заводить об этом разговор: ни в коем случае не обнаруживайте тот факт, что вы лекарь! Иначе вы подвергнете себя очень серьезной опасности. А я хочу, чтобы вы вернулись и у меня была возможность завалить вас работой.
И — правда, правда! — де Шальяк под мигнул Алехандро.
Они обнялись с некоторой долей неловкости. Алехандро подхватил сумку и поспешно вышел во двор, где уже стоял предназначенный ему конь.
Усевшись в седло, Алехандро повернулся к стоящему на крыльце де Шальяку.
— Позаботьтесь о моем внуке. И о Филомене.
Де Шальяк кивнул. Алехандро тронул поводья, и конь устремился в сторону ворот.
Провожая лекаря взглядом, де Шальяк прошептал:
— Удачи…
* * *
Он скакал, скакал и снова скакал, поскольку путь впереди был долог, а времени мало. Чувство одиночества и страх отчасти смягчала прелесть французской весны. Земля, казалось, взрывалась буйной растительностью. Солнце ярко сияло в чистом голубом небе.
На четвертый день, когда одиночество уже начало сказываться на его психике, Алехандро посчастливилось нагнать довольно любезных торговцев; в карманах у них позвякивали плоды усердных трудов, что тоже настраивало на дружеский лад. В их веселой компании он чувствовал, как отчаяние покидает сердце.
Стены знаменитого речного порта выглядели не такими прочными, как в Париже, однако фортификационные сооружения были в лучшем состоянии; ничего удивительного — Кале часто подвергался осаде. На данный момент это была территория короля Эдуарда, но жили в городе — и вокруг него — французские граждане, которые вышвырнули бы его отсюда в мгновение ока, будь у них средства для этого. На юго-западной стене тянулась вереница английских лучников; Алехандро знал, что это люди с зорким взглядом, способные на скорую расправу. На подъезде к мосту для переправы в крепость он постарался затеряться среди попутчиков, но тут, на беду, появился небольшой отряд пеших английских солдат, и все раздались в стороны, пропуская их. При появлении английских оккупационных сил Алехандро увидел на лицах своих спутников то же раздражение, какое испытывал сам.
Когда солдаты прошли, он отделился от остальных и поскакал вперед. На мосту собралась толпа, в ожидании, когда откроют ворота; обычно это происходило в полдень. Ворота были гораздо лучше защищены, чем когда он проезжал через них в прошлый раз, в 1348-м. Теперь они выглядели очень по-английски, почти как внешние ворота в Виндзоре. Совсем скоро он пройдет и через те — если все будет, как планировалось; при этой мысли по спине побежали мурашки.
Совсем скоро он проскачет и между дубами.
«Думай о чем-нибудь приятном, — мысленно приказал он себе. — Бояться будешь позже».
Он подумал о Филомене. Вспомнил прикосновения ее рук; вспомнил ночь любви после стольких лет одиночества; вспомнил ее кожу, ее губы, ту страсть, с которой она отдавалась ему… Он полностью погрузился в эти воспоминания, как вдруг услышал шум суматохи примерно там, где собрались торговцы, по другую сторону кустов. Листья еще не совсем развернулись, и сквозь ветки было все хорошо видно. Люди, в том числе и те, с которыми он ехал, столпились около чего-то, лежащего на земле. Алехандро привязал поводья коня к молодому деревцу, обошел кусты и протолкался сквозь толпу.
На земле лежал крупный человек с огромным животом, выступающим, словно гора. Лицо красное, язык высунут, пенистая слюна стекает по подбородку, скапливаясь на жестком воротнике. В выпученных глазах застыл страх; они шарили по сторонам в отчаянной мольбе о помощи.
Предостережение де Шальяка зазвенело в ушах Алехандро: «И еще одна вещь, может, самая главная: ни в коем случае не обнаруживайте тот факт, что вы лекарь». С горьким чувством он стоял, не предпринимая ничего, лишь глядя, как человек хватает ртом воздух, а его лицо все больше багровеет.
Встретившись с взглядом обезумевшего человека, он внутренне содрогался от стыда, но не отводил глаз от бедняги. Когда тот умер, воцарилось молчание. Никто не решался заговорить; дух несчастного покидал тело. На лицах людей в толпе появилось выражение потрясения и страха — естественные спутники неожиданной смерти. Кто-то крестился, чьи-то губы двигались в безмолвной молитве. Потом из отряда, недавно прошедшего по мосту, отделился солдат, по-видимому командир, и обратился к толпе.
— Кто-нибудь знает этого человека?
Ответом ему было молчание.
— Собери его вещи, — приказал он одному из своих товарищей.
Тот подошел к покойнику, снял с него сумку и пояс с деньгами. Командир обвел взглядом толпу и в конце концов остановил его на Алехандро.
— Ты!
Алехандро стоял спокойно, не произнося ни слова; вокруг него быстро образовалось пустое пространство. Командир ткнул пальцем в землю.
— Похорони его.
Принесли лопату; копая легко поддающуюся мягкую землю, Алехандро утешал себя мыслями о том, что могло произойти, если бы он предложил умирающему помощь. Покойник был не так уж стар и — по крайней мере, по виду — не так уж болен; просто его время вышло.
Закончив, Алехандро отряхнул руки, безмолвно поклявшись себе, что будет цепляться за жизнь до последнего вздоха. Утаптывая землю на могиле, он думал об отце, задаваясь вопросом, как там старик поживает с Рахилью, и кляня себя. Думал он и о самой Рахили, чье сердце принадлежало ему, хотя он ее об этом не просил. Думал о Гильоме, которого ожидала впереди целая жизнь — пусть даже на нее, несомненно, наложат печать обстоятельства нынешнего времени — лежало впереди. Потом его мысли снова ускользнули к Филомене, с которой он разделит жизнь, если представится такая возможность. Он всей душой стремился к Кэт, которая сейчас была не вольна распоряжаться своей жизнью. Глядя на стены Кале, он исполнился новой решимости увезти ее из Англии и вернуться к тем, кого любил. Поскольку в любой момент Бог мог протянуть руку и забрать его к себе, в вечность.
