Высадившись на противоположном берегу, Николас заплатил лодочнику, не забыв про чаевые, и поспешил на многолюдную Грэйсчерч-стрит. Роджер Бартоломью в крайнем возбуждении ждал его перед «Головой королевы».
— Я получил вашу записку, Николас. Он прочел пьесу?
— Да, мистер Бартоломью. И я тоже.
— И? — Поэт сгорал от нетерпения.
— Отличное произведение, — похвалил Николас, подбирая слова, чтобы смягчить разочарование. — Незабываемые диалоги и несколько волнующих моментов. Изображение битвы само по себе впечатляет.
— Благодарю. Но что сказал Лоуренс Фаэторн?
Николас ненавидел, когда ему приходилось приносить плохие вести. Сейчас он мог лишь утаить, что Фаэторн обругал пьесу последними словами.
— Я думаю, что он… тоже счел ее перспективной.
— А главная роль? — не отставал Бартоломью. — Пленила его, как я и предполагал?
— Ну, в некоторой степени. Он оценил все величие вашего таланта.
— Значит, он хочет поставить пьесу? — спросил поэт с полубезумной улыбкой. — «Уэстфилдские комедианты» предлагают мне контракт?
— К несчастью, нет. Пьеса не совсем вписывается в наши планы, сэр.
Роджер Бартоломью был потрясен. Новая пьеса стала его навязчивой идеей, он не мог думать ни о чем, кроме того, когда же увидит ее на сцене. Он вложил в свое детище всю душу. Если его творение отвергнут, он будет уничтожен.
— Вы уверены, что он действительно прочел пьесу? — требовательным тоном спросил Бартоломью.
— Ручаюсь.
— Попросите его пересмотреть решение.
— Наш спор не имеет смысла, мистер Бартоломью.
— Еще как имеет! — проревел драматург. — Фаэторн не понимает, что поставлено под угрозу. Моя пьеса — это произведение искусства. Его святая обязанность — донести этот шедевр до публики.
Николас сунул руку в кожаную сумку, вытащил из нее рукопись и протянул ученому.
— Простите, — твердо произнес суфлер. — Благодарю, что вы предложили нам свое новое произведение, но мне велели вернуть ее.
— Позвольте мне увидеться с мистером Фаэторном.
— Не стоит, сэр.
— Я хочу услышать вердикт от него самого!
— Я бы вам не советовал.
— На этот раз вы не сможете мне помешать, — упорствовал Бартоломью. — Договоритесь о встрече. Я хочу поговорить с ним лично, и меня ничто не остановит!
Николас знал, что правда жестоко ранит Бартоломью. Попытка смягчить удар провалилась. Пора выложить все начистоту.
— Мистеру Фаэторну пьеса совершенно не понравилась, сэр. Он отозвался о ней весьма нелестно. Он осилил лишь несколько сцен и не заинтересовался продолжением. Особенно критиковал стихи. Можете поговорить с ним, если хотите, но он скажет вам все то же самое в более резкой форме.
Роджер Бартоломью остолбенел. Отказ сам по себе мучителен, а уж когда твой труд признают никуда не годным — и того больнее. Его лицо стало мертвенно-бледным, нижняя губа задрожала. Бартоломью выхватил пьесу из рук Николаса и обрушил на него всю злобу:
— Вы лжете, сэр!
— Я пытался пощадить ваши чувства, но ваш текст безнадежен. Кроме того, у нас уже есть драма об Армаде, — Николас указал на свою сумку. — Я же вас предупреждал.
— Вы еще пожалеете, — пригрозил Бартоломью. — Я никому не позволю так с собой обращаться — ни вам, ни мистеру Фаэторну! Мы еще встретимся, сэр, и, клянусь Господом Богом, вы мне ответите за все!
Клокоча от ярости, Бартоломью прижал к груди свое творение, пролетел мимо Николаса и бросился прочь. Суфлер проводил его взглядом, а потом посмотрел на сумку, в которой лежал экземпляр «Победоносной Глорианы». Две пьесы на одну и ту же тему ожидала разная судьба. И снова Николас поблагодарил Господа за то, что в изменчивом мире театра он не драматург.
Сначала Барнаби Джилл воспринял идею о том, чтобы утвердить Ричарда Ханидью на главную роль, без особого энтузиазма. Он высоко ценил талант Мартина Ио и считал, что Мартин, старший по возрасту, больше подходит на роль королевской особы. В то же время он признавал справедливость притязаний Стефана Джадда, который в последние месяцы стал играть намного лучше и блестяще справился с ролью распутной молодой жены в «Любви и счастье». Джона Таллиса Джилл в расчет не брал, поскольку у парня была уж слишком массивная челюсть, но двое других казались достойными претендентами, о чем Джилл и сообщил коллегам при встрече.
Но Лоуренс Фаэторн успел тайком пообщаться с Эдмундом Худом и другими пайщиками, так что решение уже было принято. Джилл мог лишь заявить свой протест и предупредить, что коллеги пожалеют о своей ошибке. Дика Ханидью утвердили на главную роль.
— Отличная работа, Дик.
— Благодарю вас, сэр.
— В тебе от природы заложена грация.
— Я просто хотел угодить вам, сэр.
— Ох, ты угодил, мой мальчик, еще как угодил, — воскликнул Джилл. — Я уже готов поверить в тебя.
Чем больше он наблюдал за Ричардом, тем яснее понимал, что мальчик наделен редким актерским дарованием. Дик обладал звонким голосом, хорошими манерами и отлично владел языком тела. Будучи опытным танцором, Джилл восхищался его пластикой и ритмичностью. Но самое важное — мальчик выучился носить женское платье совсем как женщина, это стало его главным достижением. Возможно, Ричард Ханидью окажется лучшим исполнителем роли Глорианы.
Уэстфилдцы арендовали для репетиций большую комнату в «Голове королевы». Во время перерыва Барнаби Джилл улучил момент, чтобы переброситься с учеником парой слов.
— Тебе нравится твоя работа, Дик?
— Очень, сэр.
— Ты раньше играл королевских особ?
— Никогда, мистер Джилл. Это большая честь для меня.
— Кто знает, — поддразнил Джилл, — может, ты затмишь настоящую Глориану.
— Ну что вы, — серьезно ответил Дик. — Никто не может затмить ее, сэр. Я думаю, что наша королева самая замечательная на всем белом свете.
Джилл понял, что ему выпал шанс произвести впечатление на мальчика, и не преминул этим воспользоваться.
— Да, — произнес он будничным тоном. — Ее Величество не раз выражала восхищение моей игрой.
Ричард ахнул:
— Вы встречались с ней?
— Да, мне много раз приходилось играть при дворе.
На самом деле Джилл лишь два раза участвовал в спектаклях в королевском дворце, да и то сто лет назад, но об этом он умолчал, как и о своем подлинном отношении к Елизавете. Большинство женщин вызывало у него легкое отвращение, а королева — тошноту. Ричард Ханидью может и дальше обожать Елизавету, как и остальные ее верноподданные, но привередливый и наблюдательный актер разглядел королевскую особу достаточно хорошо. Он знал, что она всего лишь стареющая женщина, в ярко-рыжем парике, с черными зубами и привычкой наносить толстый слой охры на все части тела, не скрытые одеждой. Королева Елизавета — просто ходячий шкаф. Под пышным платьем скрывалось нагромождение всевозможных обручей и подпорок, которые удерживали все это негнущееся великолепие.
