Сама королева Елизавета не стала прятаться от опасности и молиться. Она произвела смотр войск в Тильбери и произнесла вдохновенную речь. Но врага высокопарными словами не разгромишь, а сплетни продолжали раздувать размеры Армады. Двенадцатого июля многочисленная флотилия вышла из порта Корунья. Король Филипп приступил к осуществлению плана по расширению империи. Защита Ее Величества и всей страны стала насущной необходимостью.
Через неделю капитан корабля-разведчика прислал сообщение: несколько испанских судов стоят возле островов Силли со свернутыми парусами и ждут отставших. Той же ночью во время отлива лорд адмирал Хауард и сэр Френсис Дрейк вывели свои корабли из Плимута, встали на якорь в открытом море и приготовились к бою. Хауард командовал «Королевским ковчегом», внушительным флагманом британского флота. На следующее утро на рассвете он вместе с пятьюдесятью четырьмя судами подошел к скалам Эддистон и двинулся на юг.
Дрейк плыл на «Возмездии». В тот же вечер, когда он разместил восемь кораблей так, чтобы атаковать гишпанцев с тыла, на горизонте показалась Армада.
Грандиозное зрелище! Сто тридцать два корабля, включая несколько галеонов и других первоклассных тяжелых судов, вошли в Ла-Манш, выстроившись зловещим полумесяцем. Адмирал гишпанцев, герцог Медина Сидония, свято верил в непобедимость Испании и в то, что ничто не помешает ему добраться до союзников в Нидерландах.
Но английский флот был готов воспрепятствовать этим смелым планам. Оставаясь с наветренной стороны, англичане в течение девяти дней преследовали врага непрерывными атаками. Они палили из дальнобойных пушек по громоздким галеонам, изматывая противника, круша корабли и не давая испанцам ни малейшего шанса нанести ответный удар. Вот где пригодились пиратские навыки Дрейка и его команды.
Когда двадцать третьего июля ветер стих, оба флота заштилели у Портландского мыса. Следующее сражение произошло через два дня у берегов острова Уайт, после чего Медина Сидония совершил непоправимую ошибку, отдав приказ своим судам стать на якорь напротив Кале.
Королевские корабли, размещенные в восточной оконечности пролива, присоединились к главным силам; таким образом весь флот Англии объединился. Поскольку приблизиться к врагу ближе, чем на пушечный выстрел, не представлялось возможным, Хауард провел военный совет на борту «Королевского ковчега», где и был составлен план действий. Восемь брандеров заполнили смолой, сухими досками и прочими горючими материалами, бортовые пушки зарядили двойной порцией пороха, чтобы они взорвались от жара. Незадолго до полуночи брандеры скрепили вместе и пустили в сторону противника.
Когда пылающие суда пересекли кордон из плоскодонок и пинасов, охранявших галеоны, испанцев охватила паника. Неуправляемые корабли-призраки несли с собой разрушение, и Армаде пришлось выйти в открытое море, где она оказалась во власти англичан.
Вскоре после рассвета разразилась битва, продолжавшаяся почти восемь часов. Армада была разбита, и, если бы у английского флота не кончились боезапасы, вряд ли спаслось бы хоть одно испанское судно. Остаткам флотилии пришлось огибать Британские острова с севера, так что они столкнулись со всеми ужасами долгой дороги к дому через Шотландию и Ирландию. На обратном пути погибли более пяти тысяч человек. Медина Сидония вернулся из похода, потеряв больше половины кораблей, величественно отплывших из Лиссабона. Потери же англичан едва сводились к сотне человек. Первая попытка вторжения на английские земли за пять с лишним веков была с честью отражена. Католицизму не удалось причалить к берегам Темзы.
Прошло несколько недель, прежде чем новости достигли Англии. Сплетня продолжала хлопать крыльями и лишать обывателей сна. Более того — она пролетела над континентом, распространяя небылицы о победе испанцев. Колокола звонили во всех католических городах Европы. В Риме. Венеции и Париже прошли службы благодарения. В Мадриде и Севилье пылали костры в честь победы над еретичкой Елизаветой и поимки морского дьявола Френсиса Дрейка.
Но тут правда настигла сплетню и подрезала ей крылья. Шокированные и пристыженные испанцы облачились в траур. Король не разговаривал ни с кем, кроме своего духовника. Англия же, напротив, ликовала. Лондон готовился приветствовать своих героев и тысячи раз поднять бокалы за их мужество.
«Голова королевы» тоже успела откусить свой кусок.
— Решено. Эдмунд должен начать работать над новой пьесой немедленно.
— Я не согласен, — раздраженно произнес Барнаби Джилл.
— Я вообще-то тоже, — поддакнул Эдмунд Худ.
— Нужно ловить момент, джентльмены, — настаивал Фаэторн. — Мы действительно не можем терять времени.
— Тогда найдите кого-нибудь другого, — предложил Худ. — Я не хочу, чтобы меня торопили. Когда пишешь, спешить нельзя, а Лоуренс хочет готовую пьесу к завтрашнему дню.
Они втроем сидели на первом этаже дома Фаэторна в Шордиче. Барнаби Джилл курил трубку, Эдмунд Худ цедил воду из чашки, хозяин откинулся в своем любимом кресле с дубовыми подлокотниками и высокой спинкой. Они собрались, чтобы обсудить планы «Уэстфилдских комедиантов». Все трое были пайщиками и ведущими актерами, и их имена были вписаны в королевскую верительную грамоту, выданную труппе. Было еще четверо пайщиков, однако Лоуренс Фаэторн посчитал, что обсуждать репертуар можно и без них. Барнаби Джилл был обязательным участником подобных обсуждений. Сорока лет, невысокого роста, приземистый, некрасивый, жадный до дурно пахнущего табака и сладко пахнущих юношей, замкнутый в жизни, на сцене он полностью преображался. Своими гримасами он мог рассмешить и довести до колик любую публику; именно ради него в пьесу о Ричарде Львиное Сердце ввели комедийную сцену.
Постоянное профессиональное соперничество делало взаимоотношения Джилла и Фаэторна очень натянутыми, и Джилл регулярно грозился покинуть труппу. Однако оба прекрасно понимали, что никогда не расстанутся. Страсти, разгоравшиеся меж ними на сцене, являлись основной составляющей успеха труппы. Посему Фаэторн был готов терпеть вспышки гнева коллеги и смотреть сквозь пальцы на его неучтивость.
— Мне не нравится эта идея, — заявил Джилл тоном, не терпящим возражений.
— Это значит, ты не до конца ее понял, — возразил Фаэторн.
— А что тут понимать, Лоуренс? Англия разгромила Армаду, ты ищешь пьесу в честь этого события, хотя очевидно, что все театральные труппы Лондона скоро займутся тем же самым.
— Вот почему мы должны всех опередить, Барнаби.
— А я против.
— Ты всегда против.
— Но почему мы должны передразнивать всех остальных? — воскликнул Джилл, выходя из себя. — Нам нужно попробовать поставить что-то особенное.
— Дрейк в моем исполнении будет уникален.
— А для себя я не вижу роли в этом спектакле.
Эдмунд Худ, штатный поэт труппы, множество раз наблюдал подобные стычки и теперь слушал с легкой улыбкой. Каждый из соперников пытался заткнуть за пояс другого, но обычно все заканчивалось тем, что Худ бесцеремонно прерывал их спор.
