— Предвкушаю услышать нечто интересное, — поклонился детектив, усаживаясь у камина напротив хозяйки. — Но прежде всего, миссис Донтси, хочу выразить вам искреннюю благодарность за то, что вы согласились принять меня после постигшей вас столь недавно трагической утраты.
— Не стоит благодарности, — любезно возразила Элизабет Донтси. — Вы написали, что я могу помочь вам. Скажите же скорей, чем именно?
Пауэрскорт секунду помедлил:
— Дело в том, миссис Донтси, что бенчеры Куинз-Инн попросили меня расследовать обстоятельства кончины вашего супруга.
— И как вам показалось, легко ли иметь с ними дело? — живо перебила его миссис Донтси. — Я слышала, что это не так.
Пауэрскорта удивило, что в тоне новоиспеченной вдовы нет скорбных ноток — лишь изящная светская легкость. Впрочем, быть может, Элизабет Донтси из тех людей, что всегда говорят то, что думают. А может, со смертью королевы Виктории, которая сорок лет носила траур по мужу, просто изменились нравы.
— Вы имеете в виду бенчеров? — улыбнулся Пауэрскорт. — Что ж, вы правы, мне попадались и более приятные клиенты. — «Да с любым из убийц общаться было легче, чем с Бартоном Сомервиллом и его сотоварищами», — мог бы добавить он. — Но цель моего визита не связана с бенчерами. У меня к вам две просьбы, миссис Донтси. Во-первых, я хотел бы повидаться с вашим семейным поверенным. Это может быть полезно для следствия.
— О разумеется, лорд Пауэрскорт. Его зовут Мэтью Планкет, фирма «Планкет, Марлоу и Планкет» на Бэдфорд-стрит. Я напишу ему записку с просьбой принять вас и ответить на все вопросы.
— Благодарю, — сказал Пауэрскорт, пытаясь представить, какого возраста этот Мэтью Планкет. — Мне нужно как можно больше узнать о покойном. — Ему казалось, что слово «покойный» звучит нейтральнее, нежели «жертва», и тем более «убитый». — Пока что я ознакомился лишь с его профессиональной деятельностью, однако, думаю, вам прекрасно известно, что юристы не склонны к откровенности. Такое ощущение, что это качество отпускается им по каплям, как очень дорогое лекарство. Я же должен представить полную картину произошедшего и очень рассчитываю на вас.
Элизабет Донтси сразу погрустнела. Голос ее стал глуше, в нем не осталось ни следа иронии.
— Быть может, вы скажете, лорд Пауэрскорт, какое впечатление у вас уже сложилось? А я постараюсь дополнить его, насколько сумею.
Пауэрскорт помолчал, внимательно посмотрев на нее.
— Мистера Донтси можно охарактеризовать как натуру переменчивую, — осторожно начал он, — во всяком случае, именно такой вывод я сделал, поговорив с его коллегами. Он был человеком необычайно талантливым и мог блистательно выступить в суде, поразив всех своим красноречием. Но блеск этот, как часто случается, имел оборотную сторону. Иногда вдохновение покидало вашего супруга, и он терпел обидные неудачи. Разумеется, выигрывал он гораздо чаще, но такие срывы не шли на пользу ни его карьере, ни гонорарам. А ведь он мог бы зарабатывать не хуже других, вполне профессиональных, но менее одаренных юристов.
Пауэрскорт снова взглянул на вдову. Миссис Донтси держалась превосходно, и он продолжил:
— Думаю, ваш супруг был очень приятным человеком. Он нравился людям, и в Куинзе все его любили. Однако, хотя об этом никто не обмолвился, у меня создалось ощущение, что в его жизни была какая-то тайна, которую он скрывал от всех.
Элизабет Донтси снова улыбнулась:
— Знаете, лорд Пауэрскорт, все, что вы сейчас сказали об Алексе, подходит и к этому дому. Большинство помещений здесь закрыто уже много лет. Но моя реплика неуместна. По-моему, ваша характеристика совершенно справедлива. Мой муж ведь и дома был таким. Бывали дни — его черные дни, как он их называл, — когда ему не хотелось разговаривать даже со мной.
Опершись подбородком на сплетенные пальцы, с глазами, опущенными долу, миссис Донтси выглядела еще прелестнее.
— Да, иногда Алекс был замкнут, — тихо, будто боясь разбудить уснувшего навеки мужа, заговорила она. — Даже на десятом году нашего брака мне иногда казалось, что он не подпускает меня к себе близко, а сам порой словно где-то витает. Алекс верил в Бога, что сейчас редкость. Он всегда был очень приветлив со слугами. Несмотря на личную неприязнь к Гладстону
[16]
, он поддерживал либералов. А еще страстно любил крикет. Одного из его предков во времена Французской революции сняли в Дувре с корабля, на котором он намеревался отвезти свою команду на матч в Париж. Вы можете представить красивые подачи и виртуозные пасы битой в саду Тюильри или Булонском лесу, а рядом, на Гревской площади, отрубленные гильотиной головы? — Вздохнув, она добавила: — И еще Алекс очень любил детей.
Пауэрскорт понял, что супруги Донтси были бездетны и это омрачало их брак. Он представил себе, как отчаянно они переживали, что лишены главной составляющей семейного счастья.
В глазах Элизабет Донтси стояли слезы. Пауэрскорт почувствовал, что должен немедленно сменить тему, иначе разговор придется закончить. Однако она взяла себя в руки.
— У нас не было детей, лорд Пауэрскорт. Это было очень тяжело для нас обоих. Алекс мечтал, чтобы Калн перешел его сыну, а не кому-нибудь из племянников. Впрочем, теперь это не важно, совсем не важно.
— А спортом ваш супруг увлекался, миссис Донтси? Охотой, рыбной ловлей?
Пауэрскорт задал этот вопрос только потому, что хотел как можно скорее увести разговор от темы детей.
— Нет-нет! — Слезы ее высохли. — Он часто цитировал афоризм Оскара Уайльда о том, что сельский сквайр во время охоты на лис — это тот, кого неприлично назвать, в азартной погоне за тем, что невозможно есть. Алекс очень любил Италию, но не туристические центры (кроме Венеции, которую он обожал), а небольшие старинные города, такие, как Кремона, Урбино, Феррара, Парма.
— А вам известно, что Куинз-Инн полнится фантастическими слухами о причудливых эстетических вкусах вашего мужа?
— Жажду их услышать! — улыбнулась миссис Донтси.
— Сильнее всего Куинз шокировало то, — улыбнулся Пауэрскорт в ответ, — что мистер Донтси сгоряча спрятал творения старых мастеров в подвал и развесил на стенах работы современных французских живописцев, так называемых импрессионистов. Более того, высказывались предположения — о, я, кажется, уже усвоил стиль судебных заседаний, — что он хотел заменить дубовые панели обоями, созданными по рисункам Уильяма Морриса и других современных мастеров декоративно-прикладного искусства.
Просияв очаровательной улыбкой, Элизабет Донтси восхищенно сложила ладони:
— Какая прелесть! Я в восторге, лорд Пауэрскорт. Однако увы, на самом деле все гораздо прозаичнее. Некоторые старинные картины действительно сняты со стен — по настоятельной рекомендации одного очень знающего молодого специалиста из Национальной галереи, который сказал, что воздух наших залов сыроват для холстов и их нужно перевезти в более подходящее место. Думаю, мы и по сей день продолжаем платить немалые суммы за их хранение. Что касается деревянных панелей, то в них оказался какой-то вредоносный жучок, и они сейчас на реставрации. Ах, эта скучная реальность!
