Родители Марион пребывали в блаженной уверенности, что она посещает курсы, которые организаторы назвали — с присущей всем галлам скромностью — «История цивилизации»: семинары по Декарту, лекции по Кодексу Наполеона,
[103]
посещение консерватории в рамках ознакомления с творчеством Рамо, экскурсии в Версаль и Севр. Марион всегда находила причины, чтобы не сидеть дома. Например, пообедать со мной — вполне подходящая причина.
Мы стали встречаться раз в два-три дня в маленьком кафе-ресторане под названием «Le Petit Coq»
[104]
на площади Республики (метро Фий дю Кальвер); обычно мы брали длинные сандвичи размером с мелкую таксу. Это были отнюдь не свидания двух любовников, которые прячутся от окружающих. Мы встречались с Марион просто потому, что у нас обоих было свободное время. Мы часто и помногу обсуждали Мики и Дейва. Я усиленно практиковался во вновь открытой для себя честности и прямоте и выдавал донельзя серьезные аналитические рассуждения относительно моих новых друзей; Марион была более сдержанной в своих оценках, но при этом и более великодушной. Я заметил, что она была очень практичной в суждениях и достаточно проницательной. Она всегда все подмечала: любую неопределенность или претенциозность. С ней было легко и приятно общаться, но у нее была одна привычка, которая жутко меня раздражала, — она задавала вопросы, от которых, как я надеялся, я благополучно бежал и о которых не собирался задумываться до возвращения в Англию.
— И что ты думаешь делать? — спросила она как-то раз, в нашу третью или четвертую встречу вдвоем.
(Делать? Что я думаю делать? Что она, интересно, имеет в виду? Может, намекает на постель? Да нет, вряд ли. Хотя в тот день она выглядела на удивление хорошенькой. Она вымыла голову, и ее мальчишеская стрижка смотрелась просто прелестно. А розовое с коричневым платье весьма аппетитно облегало фигуру. Что я думаю делать? Нет, вряд ли она хотела сказать…)
— Ты имеешь в виду вообще… по жизни? — Я усмехнулся, надеясь, что она тоже улыбнется, тогда все станет ясно.
— Ну конечно. А что здесь смешного?
— Ну… просто забавно. Ты — первый человек моего возраста, кто задает мне этот вопрос. Это звучит… как-то уж очень по-взрослому, что ли. Как обычно родители говорят.
— Прости, я не хотела показаться занудной. Просто мне любопытно. Ты сам вообще задавался этим вопросом?
На самом деле у меня в этом не было необходимости — обычно этот вопрос мне задавали другие. Когда я был маленьким, этот вопрос исходил вертикально, то есть сверху вниз вместе с оранжевыми десятишиллинговыми банкнотами на Рождество, и всякими школьными канцелярскими принадлежностями, и какими-то странными порошочками и микстурами, а иногда — и с легкими подзатыльниками. В юности он исходил уже под другим углом (но все равно сверху вниз) — от озабоченных твоим будущим благополучием учителей, вооруженных многочисленными инструкциями и весомым словом «жизнь», которое они произносили так, будто это было какое-то военное снаряжение. И наконец, когда я стал студентом, этот вопрос доходил до меня уже горизонтально: от родителей за бутылочкой вина за ужином, от преподавателей, с которыми мы обменивались анекдотами на тему секса, и однажды — от девушки, которая почему-то решила, что этот вопрос должен подействовать на меня как афродизиак. Интересно, а когда угол наклона опять изменится: когда я буду смотреть сверху вниз на этот вопрос?
— Ну, наверное, моя основная проблема в том, что я не загадываю далеко вперед. На самом деле есть много профессий, которыми я бы хотел заняться. Например, я был бы не против стать генеральным директором Би-би-си, потом мне бы хотелось иметь свое издательство, а заодно и картинную галлерею, и чтобы еще оставалось время руководить Королевским филармоническим обществом. Еще я бы с большим удовольствием стал генералом или министром, хотя — это уже на крайняк, если не выгорит все остальное. И еще мне бы очень хотелось водить паром через Ла-Манш. Также меня привлекает архитектура, хотелось бы попробовать себя и в этой области. Ты, наверное, думаешь, я шучу. Но я совсем не шучу, правда.
Но Марион ничего не сказала. Она просто смотрела на меня со странной улыбкой, в которой, кажется, сквозило легкое раздражение.
— Я хочу сказать, я на многое способен. Наверное… Но с другой стороны, я не знаю, на что я способен. Иногда у меня возникает такое чувство, что я не совсем в подходящем возрасте. У тебя такое бывает?
— Нет.
— Я имею в виду, что ты, может быть, думаешь, что я еще не повзрослел, но на самом деле мне часто кажется, что я намного старше своих лет. Знаешь, это забавно, но иногда мне хочется быть стариком — таким крепеньким старикашкой лет шестидесяти пяти. С тобой такое бывает?
— Нет.
— У каждого человека есть «свой» возраст, который ему больше всего подходит и в котором он себя чувствует в полной гармонии с собой. Мне кажется, что для большинства людей этот «правильный» возраст лежит в промежутке между двадцатью пятью и тридцатью пятью, так что они не заморачиваются вопросом, что делать дальше, но даже если такой вопрос возникает, он не кажется слишком сложным. А потом, когда они минуют «свой» возраст, им кажется, что их постоянные раздражение и досада проистекают из так называемого кризиса среднего возраста, когда впереди маячат старость и смерть. Но главное в том, что их лучшие годы прошли и их уже не вернешь.
— Странно. Тебя что, привлекает батарея лекарств на тумбочке и спотыкаться на каждом шагу на улице?
— Я сказал: «крепенький старикашка шестидесяти пяти лет».
— Ага, стало быть, это будет блаженная старость: загородный домик, прогулки на свежем воздухе, мягкое кресло, камин, томик Пикока
[105]
и любящие внуки, которые пекут тебе булочки.
— Не знаю. Я не рисую каких-то конкретных картин. У меня просто такое чувство. Да и то — иногда.
— Может, тебя просто пугает борьба за существование?
— А почему обязательно надо бороться за существование?
Ха, она так легко не отделается. Тем более что она сама подняла эту тему. И пусть не думает, что если она собирается стать государственной служащей, то ей все можно.
— А как ты думаешь обеспечивать жену и детей?
— Какую еще жену?! — Я испуганно оглянулся через плечо. Перед мысленным взором предстала явственная картинка: двое детишек в ботинках «Старт-райт» и со школьными ранцами за плечами стоят на дороге и смотрят вперед — причем дорога, понятно, символизирует дорогу в большую жизнь. Но вот жена не представлялась никак. Хоть ты тресни. Чего она добивается, Марион? К чему вообще весь этот разговор. — Мне еще рано жену.
— Почему?
(Самое интересное, что она вовсе меня не подкалывала и не задирала: она держалась вполне дружелюбно, но при этом до жути настойчиво.)
