Я краснею, вспоминая мои первые письма, и был бы рад получить их назад, имейся такая возможность. Это были письма юного щенка, да притом избалованного, который скучал по своей кузине и считал различия всего лишь промашками, хотя я по-прежнему полагаю, что вонючая макрель, и салат под вонючим оливковым маслом, и омлет из вонючих яиц — все то, что голод понудил нас уписывать за обе щеки в Сент-Омере, были мной оценены совершенно правдиво. Но тогда я еще не стряхнул мою меланхолию и сожалею, что порой мною овладевали подозрительность и враждебность. То, что форейторы носят парики с косицами и прыгают в сапоги величиной с маслобойки, все еще обремененные туфлями, что парижские джентльмены ходят с зонтиками в ясные дни, укрываясь от солнца, что те же самые джентльмены прибегают к услугам цирюльника для своих собак, что лошади выглядят убого, что лимонад продается на улицах — это и подобное этому я начал принимать с заметно большим одобрением, чем тогда, и с заметно большим одобрением, чем потеющий и ворчащий мистер Хокинс когда-либо научится их одобрять.
Однако правда, что некоторые гостиницы поистине убоги, и мы не раз бывали свидетелями… Но нет, моя дорогая, с подобным вас знакомить не следует, а особенно в письмах, которые ваша сестрица может и выхватить из вашей руки. У этой страны есть две особенности, к которым я при всей моей офранцуженности приспосабливаюсь с большим трудом: адское деление календаря на жур мегр и жур гра
[52]
— нам постоянно отвечают «жур мегр», когда желудок томится по доброму бифштексу: француз скорее совершит гнусное убийство, нежели проглотит не ту частицу Божьего творения не в тот день; это весьма докучно, и да благословит Господь Англию, страну здравого смысла. Не могу я свыкнуться и с отсутствием девушек, на которых можно было бы остановить взгляд — поистине они чернявое племя, и от Булони до Парижа, и от Парижа до Лиона мы видели только женщин, которых трудно отличить от погонщиков мулов, — лишь на постоялом дворе к югу от Лиона, когда мы сели обедать, наконец-то в залу вошла хорошенькая девушка, и все общество — французы и путешественники — воздали ей должное, зааплодировав, к чему она, видимо, была привычна; но вы не должны принимать все это к сердцу, каждую ночь я обращаю мой взгляд на открытый медальон, прежде чем помолиться на сон грядущий.
Простолюдины здесь гораздо грязнее английских простолюдинов — они исхудали и заморены голодом, однако заморенность эта не удерживает их от злобности, непристойностей и преступлений. Конечно, им от природы свойственна импульсивность. В Монпелье я был свидетелем того, как кучер бил кнутом лошадь, которая упала на колени посреди улицы и не смогла подняться, — жестокое было зрелище. Хокинс запретил мне вмешиваться, как я поступил бы в Несфилде, и когда кучер кончил хлестать бедное животное, его господин вышел из дома и хлестал его, пока он не рухнул на колени, как лошадь рядом с ним, затем их господин вернулся в дом, а кучер обнял лошадь за шею. Я не вывожу из этого морали, но начни я с описания жестокостей, на которые насмотрелся, вы умоляли бы меня вернуться, не увидев Италии.
Благородные люди, на мой взгляд, более заботятся о собственных персонах, чем в Англии, — хотя наши простолюдины менее грязны и неряшливы, чем их французские подобия, благородные люди здесь не пренебрегают верхней одеждой на беззаботный манер английской знати; француз должен иметь свой кафтан с галунами и пудреный парик и должен выглядеть чистым. Тем не менее его дом часто полон сора и грязи, каких англичанин не потерпел бы, — это прямо-таки детский стишок, что лучше: прибранный человек в неприбранном доме или неприбранный человек в прибранном доме? Спросите об этом вашего учителя, когда в следующий раз он будет развлекать вас нравственной философией. Мы стали свидетелями грязи и беспорядка их домов благодаря их врожденному радушию и теплоте, которые они распространяют даже на недоросля и его ворчливого гувернера, — они поистине самые дружелюбные и гостеприимные люди, каких мне довелось встречать, хотя вы можете указать, что мое свидетельство не так полно, как могло бы быть, однако я побывал в Эдинбурге, не забывайте.
Я подробно осведомлялся у многих благородных особ, какие виды спорта они особенно практикуют, но сведений получил мало — разумеется, скачки, разумеется, охота, разумеется, азартные развлечения, каковой темы я в этом письме не коснулся, дражайшая кузина. У простонародья есть собственные забавы, как можно было ожидать, однако я так и не услышал, что спорт тут занимает такое же место, как в Англии, — слабость всей нации, как кажется мне. Но все это прескучно.
Вчера вечером нам подали птичек, которые называются грив
[53]
(опознать их мы, не имея при себе словаря, не могли), — подали их завернутыми в виноградные листья и зажаренными, однако при попытке разрезать засочилась кровь. Мистер Хокинс не потерпел, что нам подали сырое мясо, и выслушал объяснение, что дальнейшее поджаривание высушило бы все соки, вам следует сбегать за словарем и выяснить, какую тварь мы ели; имеются еще красные куропатки вдвое крупнее наших английских, вы уже клюете носом, пока читаете, как и я пока пишу, спокойной ночи, моя кузиночка.
Post scriptum. Мистер Хокинс пришел к выводу, что я пренебрег описать вам все особенности всех древностей Нима и Пон-Дю-Гард — сколько ярусов, сколько арок, сколько футов в высоту, к какому архитектурному ордеру принадлежит? Тосканскому, мистер Хокинс, ну, просто будто снова в классной комнате, а превосходили ли нас древние красотами, как мы превосходим их в удобствах, или нет, вы, Эвелина, красотой превосходите всех древних, и я заверил мистера Хокинса, что вы были поставлены в известность обо всем, о чем он прожужжал мне уши, пока я рисовал, и уж конечно, он вас проэкзаменует после нашего возвращения, вы так мне дороги, моя дорогая, и вы, я надеюсь, действительно немножко без меня скучаете; моя меланхолия совершенно рассеялась, и я кляну себя за глупость, что мы свернули в Монпелье, так как получу письмо от вас не раньше Ниццы, а то и Женевы.
Религии в этой стране очень много, священники и монахи в изобилии, мы видели много церквей, украшенных множеством статуй в нишах в их переднем конце — мистер Хокинс, конечно, знает, как он называется, я временно забыл, — заходим мы в них редко, любопытствуя касательно древности, много серебра, много цветных стекол, а ладан воздействует на ноздри, как нюхательный табак, и мой носовой платок находится в постоянном употреблении, а еще — большие распятия на перекрестках дорог и в пределах полей. В этом городе много протестантов, и управляются они хорошо и мягко, однако, согласно законам Франции, протестантский священнослужитель не должен исполнять обряды и служить, одного такого повесили на рыночной площади за таковые его поступки.
Вы не можете вообразить дыни, которые мы поглощаем с той минуты, как достигли юга страны — с эспланады, где мы прогуливаемся, открывается вид, четверть которого занимает Средиземное море, а противолежащую — горы Севенны, и вы бы никогда не подумали, что плоды столь ценимые и лелеемые в Несфилде, столь оберегаемые от красных клещиков, могут быть столь доступными и обильными в другом месте, и они совсем иные: мякоть сочная и золотистая, и сладкая, и душистая — она способна превратить меня в гурмана или по меньшей мере во француза, даже мистер Хокинс, по показаниям верных свидетелей, улыбался поставленным перед ним ломтям. Как видите, опасения моей матушки касательно моей натуры были безосновательными.
