Да, память иногда играет с нами злые шутки. Возможно, наш
последний разговор, сделанное мне предложение и последующая мучительная боль были
не более чем плодом моего воображения. Слезы… бесконечные слезы… Но я твердо
знал, что впоследствии он приходил еще не один раз. Время от времени я слышал
его шаги за стенами дома, слышал, как он бродил по улочкам старого Садового
квартала. Мне хотелось позвать его, сказать ему, что все мои слова – ложь, что
на самом деле я люблю его… люблю…
Однако пришло время примириться. Пора наступить долгому
периоду голода. Пора уйти глубоко под землю, чтобы спать там и видеть сны
богов. Но разве мог я рассказать Арману о божественных снах?
У меня больше не осталось ни свечей, ни масла для ламп.
Где-то в надежном месте мною был оставлен сейф, наполненный деньгами и
драгоценностями, в котором также находились письма к моим адвокатам и банкирам
с указаниями, каким образом им следует в дальнейшем вести мои дела и
распоряжаться моим имуществом.
А потому я мог теперь спокойно скрыться под землей, зная,
что меня никто не потревожит, во всяком случае здесь, в этом старом городе с
его постепенно разрушающимися памятниками прежних эпох. Жизнь вокруг будет
продолжать идти своим ходом.
При свете, льющемся с небес, я продолжал читать о Сэме
Спейде. Взглянув на обложку журнала, я увидел год издания – 1929-й. Мне это
показалось невероятным. Я поймал еще нескольких крыс, чтобы напиться их крови и
подкрепить силы, необходимые для того, чтобы зарыться поглубже.
Земля приняла меня в свои объятия. В ее сырой глубине
ползали какие-то живые существа, иногда касавшиеся и моей высохшей плоти. Я
думал о том, что, если мне суждено когда-нибудь возродиться, если суждено
увидеть хотя бы клочок ночного звездного неба, я никогда больше не совершу ни
одного дурного поступка. Не стану убивать невинных. Клянусь, даже когда мне
приходилось убивать слабых, это были лишь те, кому не на что было надеяться, и
те, кто так или иначе был обречен на смерть. Я никогда больше не совершу Темный
Обряд. Я лишь… я лишь хочу быть тем самым «вечным знанием», только и всего.
ЖАЖДА… БОЛЬ… СИЛЬНАЯ, ОСЛЕПЛЯЮЩАЯ КАК МОЛНИЯ…
Перед моими глазами возник Мариус. Я видел его так
отчетливо, что это не могло быть сном. У меня даже защемило сердце. Как
великолепно он выглядел! Он был одет во вполне современный костюм, сшитый,
однако, из красного бархата. Светлые волосы были коротко острижены и зачесаны
назад, оставляя открытым лоб. Этот новый, современный Мариус обладал обаянием и
очарованием, в нем чувствовались жизнерадостность и энергия, которые прежде
оставались для всех скрытыми – возможно, виной тому была его манера одеваться в
те времена.
Он находился в каком-то ярко освещенном зале и делал
поистине удивительные вещи. На треноге перед ним был укреплен черный аппарат, и
правой рукой он крутил его ручку. Он снимал фильм, роли в котором исполняли
смертные. При виде того, как он двигается, разговаривает с ними, объясняя, как
следует держаться, как обнимать друг друга, как танцевать, сердце мое часто
забилось и готово было выскочить из груди. Вокруг стояли нарисованные
декорации. А за окнами студии виднелись высокие кирпичные дома и слышался шум
проезжающих мимо автомобилей.
Нет, это не сон, говорил я себе. Он действительно там, и все
происходит на самом деле. Если бы только я мог увидеть, что это за город,
узнать, где он находится! Если бы только мог услышать его слова и понять, на
каком языке он разговаривает с молодыми актерами! «Мариус!» – хотел крикнуть я,
но плотный слой земли заглушил мой крик.
Теперь перед моим мысленным взором возникла иная картина.
Мариус спускался в просторной кабине лифта куда-то глубоко
под землю. Взвизгнули и лязгнули металлические двери. Мариус вошел в огромное
святилище Тех, Кого Следует Оберегать. Как же отличалось оно от прежних! Не
было ни египетских надписей и рисунков, ни аромата цветов, ни блеска золота.
Высокие стены покрывала живопись в стиле импрессионистов,
мириады разноцветных пятен и фрагментов создавали картину современного мира –
неспокойного, непостоянного мира двадцатого века.
Самолеты летели над залитыми солнечным светом городами,
высокие башни поднимались над металлическими арками мостов, стальные корабли
бороздили серебристые воды морей. Это была поистине картина вселенной,
уничтожающая те стены, на которых была изображена, и расширяющая пространство
зала, в котором находились по-прежнему безмолвные и неподвижные, совершенно не
изменившиеся за прошедшие века Акаша и Энкил.
Мариус ходил по залу мимо темных, непонятно что изображающих
скульптур, мимо телефонных аппаратов и пишущих машинок, стоящих на деревянных
подставках. Он поставил перед Теми, Кого Следует Оберегать, огромный и
величественный граммофон. Потом осторожно опустил иглу на вращающийся диск
пластинки. Из металлической трубы полились волшебные звуки «Венского вальса».
Мне вдруг стало смешно. Это чудесное изобретение словно
предлагалось им в качестве подарка, своего рода жертвы. Возможно, звуки
прекрасного вальса теперь пропитывают воздух вместо благовоний?
Однако это было еще не все. На стене Мариус развернул
большой белый экран. А затем с возвышения за спинами богов начал показывать им
фильмы с участием смертных. Не произнося ни звука, Те, Кого Следует Оберегать, наблюдали
за мелькающим на экране изображением. Блики электрического света отражались от
их белой кожи, а сами они больше походили на статуи в музее.
А потом произошло самое удивительное. Дергающиеся на экране
фигурки заговорили. Их голоса слышны были даже сквозь громкие звуки «Венского
вальса», несущиеся из трубы граммофона.
Я буквально застыл от возбуждения и радости, охвативших
меня. И вдруг мною овладело горькое чувство, я понял, что все это только сон.
Потому что на самом деле эти маленькие фигурки на экране не могли
разговаривать.
Зал и все чудеса, которые в нем находились, постепенно
растаяли, скрылись в мутном тумане.
Ах, как глупо с моей стороны позволять себе воображать все
это. А все потому, что я насмотрелся немых фильмов в маленьком театрике под
названием «Счастливый час», все из-за того, что из окрестных домов до меня
доносились звуки граммофонов. Мой сон был навеян реалиями жизни.
А «Венский вальс» возник из тех видений, которые посылал мне
Арман. И воспоминания разрывали мне сердце.
Ну почему в попытках обмануть самого себя я не проявил чуть
больше изобретательности и ума, почему не заставил остаться немыми эти
движущиеся картинки? Тогда я смог бы и дальше воспринимать свой сон как
реальность.
Было, однако, еще одно доказательство того, что все это было
не более чем плодом моего воображения, – дерзкая и безумная фантазия: моя
возлюбленная Акаша говорила со мной!
