Темные глаза Дорфрихтера расширились.
— Кого, простите?
— Профессора Хайна. Гинеколога. Очень хороший специалист и очень дорогой. Вам не следует ни о чем беспокоиться, когда такой человек, как доктор Гольдшмидт, заботится о вашей жене.
— А что это за человек? — спросил Дорфрихтер. — Я о нем почти ничего не знаю. И никогда не был с ним знаком.
Кунце пошел к двери.
— Уже пожилой. Очень богат. Некоторые утверждают — развратник. Но в любом случае прекрасный адвокат.
— Прошу меня извинить, — услышал он за спиной голос Дорфрихтера. — Я был немного не в себе. Я вам очень благодарен за ваш приход. Поверьте, это так.
Кунце нажал на кнопку звонка. Когда охранник открыл дверь, он вышел из камеры не прощаясь.
Кунце редко снились сны. Сон, который он видел этой ночью, был до ужаса живым, и картины были на редкость четкими.
Он видел себя в саду окруженным одетыми в форму людьми. Какой-то одноклассник из интерната — или это был Рудольф Хартманн? — превратился вдруг в Петера Дорфрихтера. Они были уже не в саду, а в какой-то запертой комнате. Дорфрихтер лежал, как и при их разговоре в камере, в кровати, воротник его ночной рубашки был расстегнут. Вдруг комната превратилась в спальню Рихарда Мадера. Они разговаривали по-русски, что Кунце поразило, так как он не знал, что он это может. Вдруг Дорфрихтер наклонился к нему и потянул его вниз, так что их головы оказались на одной подушке — прекрасный знак дружбы. Он обвил руками Дорфрихтера и почувствовал жар на коже, как будто он долго в разгар лета лежал на солнце. Чувство наслаждения пронзило его с такой силой, что он вскрикнул. Собственный крик разбудил его. Дрожащий и с бешено колотящимся сердцем, он сел на кровати, включил свет. «Дорфрихтер, проклятый мерзавец», — застонал он в пустоту комнаты. Но демоны не унимались — бледное молодое лицо с мягкими, улыбающимися губами, обрамленное шелковистыми цвета каштана волосами по-прежнему стояло перед ним. Возбуждение не спадало. «Ты, дьявольское отродье», — произнес он, но было не ясно, относились ли эти слова к Дорфрихтеру или к нему самому.
События далекого прошлого всплывали, как картины Латерна Магика, на стене его воспоминаний: сарай в саду Хартманнов, бледные руки Рудольфа, опускающие засов, нагое тело юноши перед дверью, ночные игры в интернате. Его первый опыт с женщиной в восемнадцать, о чем в памяти осталось нечто отвратительное и грязное.
Я не желаю больше видеть этого Дорфрихтера. Я буду просить освободить меня от этого дела. Я не должен был за него браться. Кто-то другой должен стереть высокомерную, самоуверенную улыбку с этого лица. Нет никакого сомнения, что он виновен. Рано или поздно он себя выдаст. Свидетели, которые видели, как он отправлял письма, или те, которые могут дать сведения, откуда у него цианистый калий, рано или поздно дадут о себе знать. Его повесят или, если ему повезет, поставят к стенке. Тогда он не будет больше улыбаться.
Кунце стало стыдно. Когда он наконец уснул, уже занималось утро.
На письменном столе Кунце, когда он пришел в свое бюро, лежала записка от капитана Молля, в которой он предлагал встретиться во второй половине дня и пообедать в отеле «Бристоль».
Фрау Варга показала хорошие способности детектива. Актрису звали Клара Брассай, и она с января по сентябрь 1907 года состояла в труппе городского театра в Кешкемете. Критики единодушно отмечали ее талант, и на спектаклях с ее участием всегда был аншлаг. Кешкемет был одним из расположенных в венгерских степях городков, в которых молодые актрисы пользовались огромным успехом у молодых же офицеров: все пытались добиться их расположения. Увы, расположением Клары Брассай пользовался не военный, а один старый банкир из Будапешта по имени Шандор Ходосси.
— Шандор Ходосси! — перебил рассказ Молля Кунце. — Не родственник ли он капитану Золтану Ходосси?
Молль перелистал письмо фрау Варга.
— Да, это он и есть. Здесь написано, что сын Ходосси тогда служил в Кешкемете в 13-м гусарском полку. А в чем дело?
— Дело в том, что капитан Золтан Ходосси входит в число десяти получателей циркуляра Чарльза Френсиса и был первого ноября повышен в звании и переведен в Генеральный штаб, как и ты.
— Да, конечно! Я знаю Золи — так мы его звали еще в военном училище. Он закончил пятнадцатым, на три места ниже меня. Вполне приличный парень — для венгра, я имею в виду.
— Что еще сообщает твоя бывшая хозяйка?
— Вот что еще будет для тебя интересным. Долгое время никто к Кларе не приближался, за исключением старого Ходосси. В большом роскошном автомобиле она приезжала в театр, а после представления ее снова отвозили на этой машине. И вдруг, примерно в конце лета, она приезжает и уезжает из театра на фиакре и появляется везде с обер-лейтенантом Дорфрихтером. Когда Дорфрихтера перевели в Боснию, Клара тоже исчезла. Она даже не уволилась из театра. Единственным человеком, который имел с ней связь после отъезда, была ее костюмерша. Она получила от Клары два письма — одно со штемпелем «Гранд-отель» в Вене, а второе — из «Пансиона Кралик», тоже в Вене. Когда от Клары больше не было писем, костюмерша объясняла это забывчивостью молодых людей, пока одно из ее писем не вернулось с пометкой: «Адресат умер».
Фрау Варга высказала различные свои предположения о причинах смерти Клары, но Кунце не стал в них вдаваться. Возвратившись в бюро, он отправил телеграмму капитану Золтану Ходосси с просьбой назначить время, когда они могли бы встретиться. Ходосси в это время был ответственным за планирование маневров пехоты и саперных войск 61-й бригады в Будапеште. Затем Кунце отправил лейтенанта Стокласку в «Гранд-отель». Лейтенант вернулся со справкой, в которой значилось, что указанная Клара Брассай действительно проживала в отеле с семнадцатого по двадцать пятое сентября 1907 года.
Она, по-видимому, была очень спокойным обитателем отеля, так как никто не мог что-либо заслуживающее внимания о ней вспомнить. В качестве адреса для поступавшей почты она назвала тогда «Пансион Кралик». Пансион располагался на одной из мрачных рабочих окраин Оттаринга. Кунце с лейтенантом Стоклаской быстро нашли этот дом.
Девица, которая открыла на их звонок дверь, выглядела как неудачное птичье чучело, слишком фантастического вида, чтобы обмануть даже воробья. Совершенно пустым, отсутствующим взглядом она уставилась на офицеров. С угрюмым видом она провела их в пыльную, заставленную прихожую и отправилась за хозяйкой.
Фрау Кралик оказалась высокой толстой дамой, источавшей аромат пота и гиацинтов. Она провела посетителей в не столь заставленный мебелью салон с немытыми окнами, дымящей печью и неубранной кроватью в углу.
— Да, я помню фрейлейн, — ответила она на вопрос Кунце. Говорила она осторожно, как бы пробуя каждое слово на вкус. — В среду она поселилась у нас, а в следующий вторник уже умерла.
— Она была больна?
Фрау Кралик пожала плечами.
— Я не знаю. Она почти не говорила по-немецки. Так, пару слов.
