— Не то чтобы я старалась перевести разговор, но вы
были бы прекрасным отцом, отец Ральф.
— Я люблю детей, и совсем маленьких, всегда любил. Мне
гораздо легче радоваться детям, ведь при этом не приходится нести никаких
неприятных отцовских обязанностей.
— Не в том дело, просто вы — как Людвиг. У вас в
характере есть что-то женское.
Джастина, обычно нелюдимая, явно отвечала ему симпатией —
она уснула у него на руках. Ральф уложил ее поудобнее и вытащил из кармана
пачку «Кэпстен».
— Дайте я вам зажгу, — предложила Энн. Ральф взял
у нее зажженную сигарету.
— А где Мэгги? — спросил он. — Спасибо.
Простите, не догадался, курите, пожалуйста, и вы.
— Мэгги в отъезде. Она ведь так и не оправилась после
родов, а когда начались дожди, ей стало совсем худо. И мы с Людвигом отослали
ее на два месяца отдыхать. Она вернется примерно к первому марта, еще семь
недель осталось.
С первых слов Энн заметила в нем резкую перемену: будто
разом рассеялись его надежды, обманула долгожданная радость. Он тяжело
вздохнул.
— Уже второй раз я приезжаю проститься — и не застаю
ее. Тогда, перед Афинами, и вот опять. Тогда я уезжал на год, а могло
случиться, что задержался бы много дольше, в то время я и сам не знал. С тех
пор, как погибли Пэдди и Стюарт, я ни разу не был в Дрохеде, а тут понял: не
могу я уехать из Австралии, не повидав Мэгги. И оказалось, она вышла замуж и ее
уже нет в Дрохеде. Хотел поехать за ней, но ведь это было бы нечестно по
отношению к ней и к Люку. А теперь я приехал, потому что знаю: не могу я
повредить тому, чего не существует.
— Куда вы уезжаете?
— В Рим, в Ватикан. Кардинал ди Контини-Верчезе теперь
занимает пост недавно скончавшегося кардинала Монтеверди. И, как я и предвидел,
он берет меня к себе. Это большая честь, но и не только честь. Я не могу
отказаться.
— И надолго вы едете?
— Боюсь, очень надолго. В Европе полыхает война, хоть
отсюда нам и кажется, что это очень далеко. Римская католическая церковь
нуждается в каждом своем дипломате, а благодаря кардиналу ди Контини-Верчезе,
меня считают дипломатом. Муссолини тесно связан с Гитлером, один другого стоит,
и Ватикан вынужден как-то объединять противоположные мировозрения — католическую
веру и фашизм. Задача не из легких. Я свободно говорю по-немецки, пока был в
Афинах — овладел греческим, пока жил в Риме — овладел итальянским. Вдобавок
бегло говорю по-французски и по-испански. — Он вздохнул. — У меня
всегда были способности к языкам, и я сознательно их развивал. И теперь меня
неизбежно переведут отсюда.
— Что ж, ваше преосвященство, если только вам не завтра
на пароход, вы еще можете повидаться с Мэгги.
Слова эти вырвались у Энн прежде, чем она успела подумать,
что говорит; да и почему бы Мэгги не увидеться с ним разок перед его отъездом,
тем более если он правда уезжает надолго?
Ральф повернул голову и посмотрел на нее. Красивые синие
глаза смотрят отрешенно, но так умно, так проницательно, этого человека не
проведешь. О да, он прирожденный дипломат! И прекрасно понимает смысл ее слов и
все ее тайные побуждения. Затаив дыхание, Энн ждала ответа, но он долго молчал
— сидел и смотрел поверх изумрудной чащи тростника на полноводную реку и,
кажется, забыл о спящей у него на руках малышке. Энн зачарованно разглядывала
его сбоку — линию века, прямой нос, загадочно сомкнутые губы, упрямый
подбородок. Какие силы собирал он в душе, созерцая эту даль? Какой сложною
мерой измерял любовь, желание, долг, благоразумие, волю, страстную тоску, что перевесит
в этом противоборстве? Он поднес к губам сигарету, пальцы его дрожали — и Энн
неслышно перевела дух. Так, значит, ему не все равно.
Ральф молчал, должно быть, минут десять; Энн зажгла еще одну
сигарету, подала ему взамен погасшего окурка. Он и эту докурил до конца и все
не сводил глаз с далеких гор, с хмурых туч, что снова сгущались в небе, грозя
дождем. Потом швырнул второй окурок вслед за первым через перила веранды и
спросил самым обычным ровным голосом:
— Где она сейчас?
Теперь был ее черед задуматься — ведь от того, что она
ответит, зависит его решение. Вправе ли человек толкать других на путь, который
неведомо куда ведет и неведомо чем кончится? У нее одна забота — Мэгги, и,
честно говоря, ее нимало не волнует, что станется с этим архиепископом. На свой
лад он не лучше Люка. Рвется к какой-то своей сугубо мужской цели, и некогда
ему или нет охоты поставить на первое место женщину; цепляется за мечту,
гонится за призраком, который, должно быть, только и существует в его сумасбродной
голове. Жаждет чего-то не более прочного, чем вот этот дым сахарного завода,
что рассеивается в душном, пропахшем патокой воздухе. А ему больше ничего не
надо, и он растратит себя и всю свою жизнь на эту напрасную погоню.
Как бы много ни значила для него Мэгги, здравый смысл ему не
изменил. Даже ради Мэгги — а Энн уже начинала верить, что он любит Мэгги больше
всего на свете, кроме этой своей непонятной мечты, — не поставит он на
карту возможность рано или поздно овладеть тем, чего так жаждет. Нет, от этого
он не откажется даже ради Мэгги. И, значит, если сказать ему, что Мэгги сейчас
в каком-нибудь многолюдном курортном отеле, где его, Ральфа де Брикассара,
могут узнать, он к ней не поедет. Уж он-то лучше всех понимает, что не
останется незамеченным в любой толпе. Энн облизнула пересохшие губы.
— У Мэгги домик на острове Матлок.
— Где?
— На острове Матлок. Это курорт возле пролива Уитсанди,
очень уединенное место. А в это время года там и вовсе не бывает ни
души. — И не удержалась, прибавила:
— Не беспокойтесь, вас никто не увидит!
— Очень утешительно. — Тихонько, осторожно он
передал Энн спящего ребенка. — Благодарю вас. — Он пошел к лестнице.
Потом обернулся, посмотрел с волнением, почти с мольбой. — Вы глубоко
ошибаетесь. Я хочу только увидеть Мэгги, не более того. Никогда бы я не сделал
ничего такого, что может погубить ее душу.
— И вашу тоже, да? Что ж, поезжайте под видом Люка
О'Нила, его там ждут. Тогда ни вам, ни Мэгги наверняка нечего бояться скандала.
— А вдруг он тоже приедет?
— И не подумает. Он отправился в Сидней и не вернется
раньше марта. О том, что Мэгги на Матлоке, он мог узнать только от меня, а я
ему об этом не сказала, ваше преосвященство.
— А Мэгги ждет Люка?
— О нет! — Энн невесело улыбнулась.
— Я ничем не хочу ей повредить, — настойчиво
сказал Ральф. — Я только хочу ненадолго увидеть ее, вот и все.
— Я прекрасно это знаю, ваше преосвященство. Но на
самом-то деле вы повредили бы ей неизмеримо меньше, если бы хотели
большего, — сказала Энн.
