Вышла Фиа посмотреть, что за шум.
— Здравствуй, мама, я вернулась.
Взгляд серых глаз не изменился, но повзрослевшей своей душой
Мэгги поняла: мама рада ей, просто не умеет это показать.
— Ты ушла от Люка? — спросила Фиа, для нее само
собой разумелось, что миссис Смит и Минни с Кэт ничуть не меньше нее вправе это
знать.
— Ушла. И никогда к нему не вернусь. Ему ничего не
нужно: ни дом, ни я, ни дети.
— Дети?
— Да. У меня будет еще ребенок.
Три женщины заохали, заахали, а Фиа тем же ровным голосом,
что прикрывал затаенную радость, произнесла свой приговор:
— Раз ты ему не нужна, правильно сделала, что вернулась
домой. Мы тут сумеем о тебе позаботиться.
Вот и ее прежняя комната, из окна видны сад и Главная
усадьба. А рядом комната для Джастины и для того, кто еще родится. Как хорошо
дома!
Боб тоже ей обрадовался. Жилистый, уже немного сутулый, он
стал еще больше похож на Пэдди, кажется, солнце досуха прокалило и кожу его и
кости. В нем ощутима та же спокойная сила духа, но, быть может, потому, что сам
он не обзавелся большим семейством, в лице его нет, как у Пэдди, отеческой
снисходительности. Похож он и на мать. Молчаливый, сдержанный, отнюдь не
склонный делиться своими чувствами и мыслями. А ведь ему уже сильно за
тридцать, вдруг с удивлением подумала Мэгги, и он все еще не женился. Потом
пришли Джек и Хыоги, оба — точная копия Боба, только помягче, и застенчиво
заулыбались, увидев сестру. «Наверно, в этом все дело, — подумала Мэгги, —
земля сделала их застенчивыми, земля ведь не нуждается в красноречии, в
светской обходительности. Земле нужно только то, что они ей дают, —
молчаливая любовь, безраздельная преданность».
В этот вечер дома собрались все братья Клири, надо было
разгрузить фургон с зерном, которое Джиме и Пэтси купили в Джиленбоуне.
— Знаешь, Мэгги, я сроду не видал такой суши, —
сказал Боб. — Два года не было дождя, ни капли. И еще напасть — кролики,
они хуже кенг: жрут больше травы, чем овцы и кенги вместе взятые. Мы пробуем отказаться
от подножного корма, но ты же знаешь, что такое овцы.
Да, Мэгги отлично это знала. Безмозглые твари начисто лишены
способности прожить без нянек. Если их предки и обладали хоть каким-то подобием
мозгов, то породистые аристократы, выведенные ради наилучшей шерсти, растеряли
последний умишко. Они ничего не станут есть, кроме травы под ногами да веток,
срезанных с привычного, растущего вокруг кустарника. Но в Дрохеде не хватит рук
нарезать довольно ветвей, чтобы наполнить кормушки на сто тысяч овец.
— Наверно, я могу вам пригодиться? — спросила
Мэгги.
— Еще как! Если ты сможешь, как прежде, объезжать
ближние выгоны, у нас освободится человек на резку.
Близнецы, как и обещали когда-то, окончательно вернулись
домой. В четырнадцать лет они распростились с ученьем: им не терпелось поскорей
вернуться на черноземные равнины Дрохеды. Уже сейчас они удивительно похожи на
старших братьев, так же одеты, на манер всех скотоводов Великого Северо-запада:
фланелевая рубаха и грубые серые штаны постепенно отжили свое, их сменили белые
молескиновые бриджи, белая рубашка, широкополая серая фетровая шляпа с плоской
тульей, невысокие сапожки для верховой езды с резинками на боку и почти без
каблуков. Лишь горсточка полукровок — жителей джиленбоунских окраин, подражая
ковбоям американского «дикого Запада», щеголяет в сапогах на высоченных
каблуках и в «стетсоновских» шляпах с тульей размером ведра на полтора.
Овцеводу черноземных равнин такая мода только помеха, никчемное подражание
чужим обычаям. На высоких каблуках через заросли кустарника не продерешься, а
по зарослям ходить надо нередко. И в шляпе с ведерной тульей чересчур тяжело и
жарко.
Каурой кобылки и вороного мерина давно не стало, их стойла в
конюшне опустели. Мэгги уверяла, что с нее вполне довольно и простой рабочей
лошади, но Боб съездил к Мартину Кингу и купил для нее двух попородистей —
буланую кобылу с темной гривой и хвостом и длинноногого каурого мерина.
Почему-то потеря той каурой кобылки потрясла Мэгги чуть ли не сильней, чем
разлука с Ральфом, должно быть, только теперь она по-настоящему ощутила эту
разлуку; словно тут-то и стало окончательно ясно — он уехал, его больше с ней
нет. Но как хорошо снова ездить по выгонам, когда рядом скачут собаки, и
глотать пыль, поднятую блеющей отарой, и смотреть на птиц, на небо, на земной
простор.
Сушь стояла страшная. Сколько помнила Мэгги, луга Дрохеды
всегда умудрялись пережить засуху, но на этот раз вышло по-другому. Между
уцелевшими пучками травы виднелась голая земля, она спеклась в темную корку,
изрезанную частой сеткой трещин, и они зияли, точно жаждущие пересохшие рты. И
все это больше по милости кроликов. За четыре года после отъезда Мэгги они
вдруг невероятно расплодились, хотя, думала она, и в прежние годы от них было
немало вреда. А тут, будто в одночасье, совсем житья не стало. Они кишмя кишели
на выгонах и пожирали драгоценную траву.
Мэгги научилась ставить капканы на кроликов; не очень-то
приятно смотреть, как стальные зубья увечат милых пушистых зверьков, но Мэгги с
детства работала на земле и не привыкла увиливать: раз надо, значит, надо.
Убивать ради того, чтобы выжить, — не жестокость.
— Проклятые помми, патриоты слюнявые, дернула их
нелегкая притащить к нам кроликов! — ворчал Боб.
Прежде кролики в Австралии не водились, англичане завезли их
сюда как некое лирическое напоминание о родине, и они совершенно разрушили
экологическое равновесие континента; с овцами и коровами этого не произошло,
потому что их с самого начала разводили по всем правилам науки. В Австралии не
было своих хищников, которые помешали бы кроликам плодиться без удержу,
привозные лисицы не прижились. Волей-неволей человек сам взял на себя роль
хищника, но людей оказалось слишком мало, а кроликов — слишком много.
А потом ей трудно стало ездить верхом, и она все дни
проводила дома, с миссис Смит, Минни и Кэт, шила и вязала вещички для того, кто
шевелится внутри. Носить этого мальчишку (Мэгги не сомневалась, что у нее
родится сын) было гораздо легче, чем Джастину — ни тошноты, ни приступов
слабости и уныния, и только хочется, чтоб он поскорей родился. Пожалуй, отчасти
в этом нетерпении повинна Джастина: крохотное существо со странными светлыми
глазами не по дням, а по часам преображается из несмышленого младенца в умницу
девчурку, и следить за этим волшебным превращением необыкновенно интересно.
Прежде Мэгги была равнодушна к дочке, а тут страстно захотелось излить на нее
материнскую нежность, обнимать, целовать, смеяться с ней вместе. И Мэгги была
потрясена, когда убедилась, что Джастина всякий раз вежливо уклоняется от ее
ласк.
Когда Джиме и Пэтси, покончив с ученьем, вернулись в
Дрохеду, миссис Смит собиралась опять взять их под крылышко, но, к немалому ее
разочарованию, они целыми днями стали пропадать на выгонах. Миссис Смит готова
была отдать свое сердце маленькой Джастине, но и ее отвергли столь же
решительно, как Мэгги. Видно, Джастина вовсе не желала, чтобы ее обнимали,
целовали и смешили.
