Для Мэгги работа на выгонах была теперь всего ненавистнее. В
Дрохеде удалось удержать только одного наемного овчара, и замены ему не
находилось; Австралии всегда больше всего не хватало рабочих рук. И пока Боб не
замечал, что Мэгги выбилась из сил и стала раздражительна, и не велел ей в
воскресенье отдохнуть, она работала на выгонах целыми неделями без передышки.
Но если он давал ей передышку, это значило, что самому ему придется еще
тяжелей, и потому Мэгги старалась не показать, до чего измучилась. У нее и в
мыслях не было, что она может просто-напросто отказаться разъезжать по выгонам,
как простой овчар, ведь у нее малые дети. Она знала: о детях в доме заботятся,
она им нужна гораздо меньше, чем Бобу. Она не умела понять, что малыши все
равно в ней нуждаются; ведь она отдала их в хорошо знакомые, любящие руки,
думалось ей, и если ей так хочется с ними побыть, это с ее стороны чистейший
эгоизм. Да-да, эгоизм, уговаривала она себя. Притом ей не хватало уверенности в
себе, которая подсказала бы, что для малышей она такая же единственная и
незаменимая, как они для нее. И вот она ездит по выгонам и неделями не видит
детей, возвращается домой лишь поздно вечером, когда они уже спят.
Стоило Мэгги взглянуть на Дэна — и у нее всякий раз щемило
сердце. Красивый малыш, даже чужие люди на улицах Джилли замечают это, когда
Фиа берет его с собой в город. Почти всегда он улыбается, и нрав у него
своеобразный — удивительная смесь спокойствия и глубокой, тихой радости;
похоже, этот человечек уже сложился как личность и познал самого себя, и далось
ему это без мучений, какие обычно испытывает растущий ребенок; почти всегда он
безошибочно разбирается в людях и в том, что его окружает, никогда и ни от чего
не злится и не теряется. В иные минуты мать по-настоящему пугалась, видя, до
чего он похож на Ральфа, но остальные явно не замечали сходства. Ральф давно
уже уехал из Джилли, и притом, хотя у Дэна то же сложение и те же черты лица,
одно существенное различие затуманивает истину. Волосы у него не черные, как у
Ральфа, а золотистые — не цвета заката или спелой пшеницы, но цвета дрохедских
трав: бледное золото с кремовым и серебристым отливом.
Джастина обожает братишку, полюбила его с первой минуты.
Готова отдать ему все самое лучшее, в лепешку расшибется, лишь бы его
порадовать. С тех пор как он научился ходить, она никогда не оставляет его
одного, к немалому облегчению Мэгги, — ведь миссис Смит и Кэт с Минни уже
немолоды, могут и не уследить за проворным малышом. В одно из редких своих
свободных воскресений Мэгги взяла дочку на колени к себе и очень серьезно
попросила хорошенько присматривать за Дэном.
— Мне никак нельзя оставаться дома и самой за ним
смотреть, — сказала она, — так что я полагаюсь на тебя, Джастина. Дэн
— твой маленький братик, и ты должна все время следить, чтобы с ним не
случилось никакой беды.
Светлые глаза дочери смотрели понимающе, внимательно, она
слушала сосредоточенно, совсем не как четырехлетний ребенок, которого поминутно
что-нибудь отвлекает.
— Не беспокойся, мам, — живо сказала она. — Я
всегда буду о нем заботиться вместо тебя.
— Жаль, что я сама не могу о нем заботиться, —
вздохнула Мэгги.
— А мне не жаль, — самоуверенно заявила
дочь. — Лучше пускай Дэн будет мой. Не бойся. Я пригляжу. С ним ничего
плохого не случится, — заверила она.
Эти заверения, конечно, успокаивали, но как-то не утешали.
Мэгги чувствовала, что смышленая не по годам девчурка готова отнять у нее сына,
и никак этому не помешаешь. И надо возвращаться на выгоны, оставляя Дэна под
бдительной охраной Джастины. Ее обокрала собственная дочь, маленькое чудовище.
В кого она, спрашивается, такая уродилась? Не в мать, не в Люка, не в Фиону.
Но теперь она, по крайней мере, и улыбается, и смеется. До
четырех лет ее никогда ничто не забавляло, научилась она этому, должно быть,
благодаря Дэну, он-то умел смеяться еще в колыбели. А когда смеется Дэн, с ним
смеется и Джастина. Дети Мэгги все время чему-то учатся друг у друга. Но до
чего обидно, что они прекрасно обходятся без матери. К тому времени, как
кончится эта мерзкая война, думала Мэгги, Дэн уже станет большой и не будет
любить меня, как надо, Джастина всегда будет ему ближе. Ну почему, чуть только
мне покажется, что я начинаю устраивать свою жизнь по-своему, каждый раз
что-нибудь да случается? Мне совсем ни к чему ни эта война, ни засуха, и вот
надо ж было им разразиться…
Пожалуй, вышло даже к лучшему, что для Дрохеды настали
тяжелые времена. Если б не это, Джек и Хыоги тоже в два счета ушли бы в армию.
А так выбора не было — пришлось им остаться и лезть из кожи вон, чтобы спасти
все, что можно, от засухи, которую позже назовут Великой Сушью. От нее
пострадало свыше миллиона квадратных миль посевов и пастбищ, от юга штата
Виктория до лугов Митчелла на Северной территории, где обычно трава стояла
человеку по пояс.
Но война требовала не меньше внимания, чем засуха. Близнецы
воевали в Северной Африке, и потому обитатели Дрохеды жадно следили за каждым
приливом и отливом в сражении, которое прокатывалось взад и вперед по Ливии.
Исконные труженики, они всей душой стояли за лейбористов и терпеть не могли
нынешнее правительство, лейбористское по названию, но консервативное по
существу. Когда в августе 1941-го Роберт Гордон Мензис признал свою
несостоятельность и подал в отставку, они возликовали, а когда 3 октября
возглавить правительство предложено было лидеру лейбористов Джону Кертину, для
Дрохеды это был самый большой праздник за многие годы.
В сороковом и сорок первом все возрастающую тревогу вызывала
Япония, особенно после того как Рузвельт и Черчилль лишили ее нефти. Европа
далеко, и, чтобы вторгнуться в Австралию, Гитлеру пришлось бы перебросить свои
войска за двенадцать тысяч миль, а вот Япония — это Азия, часть Желтой
Опасности; точно неотвратимо спускающийся маятник в рассказе Эдгара По,
нависает она над богатым, пустынным, малолюдным колодцем Австралии. И никто в
Австралии ничуть не удивился, когда японцы напали на Пирл-Харбор: все давно
этого ждали, не в Пирл-Харбор — так где-нибудь еще. Внезапно война придвинулась
вплотную, не сегодня-завтра она ворвется в каждый двор. Австралию от Японии
отделяет не океан, между ними лежат всего лишь большие острова да малые моря.
На Рождество 1941-го пал Гонконг; но уже Сингапура япошкам
вовек не взять, говорили австралийцы себе в утешение. А потом пришла весть о
высадке японцев в Малайе и на Филиппинах; мощная военно-морская база в нижнем
конце Малайского полуострова держала море под постоянным прицелом своих
огромных пушек, и флот ее стоял наготове. Но 8 февраля 1942-го японцы пересекли
узкий Джохорский пролив, высадились в северной части острова Сингапур и подошли
к городу с тыла, где все его пушки были бессильны. Сингапур был взят даже без
боя.
А потом — замечательная новость! Все австралийские войска из
Северной Африки возвращаются на родину! Премьер-министр Кертин преспокойно
выдержал бурю Черчиллева гнева и твердо заявил, что австралийские войска должны
прежде всего защищать свою родину. Шестая и Седьмая австралийские дивизии
немедленно погрузились на корабли в Александрии; Девятая дивизия, которая пока
что набиралась сил в Каире после тяжелых боев при Тобруке, должна была
отправиться следом, как только прибудут еще суда. Фиа улыбалась, Мэгги
неудержимо ликовала. Джиме и Пэтси возвращаются домой!
