Однако они не вернулись. Пока Девятая дивизия ждала
транспортных судов, чаши весов опять качнулись в другую сторону: Восьмая армия
поспешно отступала от Бенгази. И премьер Черчилль заключил сделку с премьером
Кертином. Девятая Австралийская дивизия останется в Северной Африке, а взамен
для обороны Австралии морем доставлена будет одна американская дивизия. Бедняг
солдат перебрасывали взад и вперед по решению, принятому правителями даже не
их, а чужих стран. Небольшая уступка здесь — небольшой выигрыш там.
Но для Австралии это был тяжкий удар, когда Англия
вытряхнула из гнезда на дальневосточном краю Британской империи разом всех
цыплят, пусть даже Австралия — птичий двор, щедрый и многообещающий.
Вечер 23 октября 1942 года в пустыне выдался на редкость
тихий. Пэтси немного подвинулся в темноте и, как маленький, уютно прильнул
головой к плечу брата. Джиме одной рукой обнял его за плечи, и они затихли, без
слов понимая друг друга.
Сержант Боб Мэллой подтолкнул рядового Кола Стюарта.
— Парочка гомиков, — сказал он с усмешкой.
— Так тебя растак, — отозвался Джиме.
— Ну же, Харпо, скажи словечко, — пробормотал Кол.
Пэтси ответил обычной своей ангельской улыбкой, едва различимой в потемках, и,
раскрыв рот, в точности изобразил, как трубит Харпо Макс. Со всех сторон за
десяток шагов зашикали на него: на фронте тревожно, ведено соблюдать тишину.
— Фу, черт, ждешь и ждешь, меня это прикончит, —
вздохнул Боб.
— А меня прикончит, что надо молчать! — вдруг
крикнул Пэтси.
— Заткнись, шут гороховый, не то я сам тебя
прикончу! — хрипло рявкнул Кол и потянулся за винтовкой с примкнутым
штыком.
— Тише вы! — донесся громкий шепот
капитана. — Какой болван там разорался?
— Это Пэтси! — хором отозвался десяток голосов.
Дружный бодрящий хохот прокатился над минными полями и замер, перебитый
негромкой, яростной руганью капитана. Сержант Мэллой поглядел на часы: 21.40.
Восемьсот семьдесят две английские пушки и гаубицы
заговорили разом. Небо качнулось, земля поднялась, вспучилась и уже не
успокаивалась, пальба не утихала ни на миг, грохот сводил с ума. Бесполезно
было затыкать уши: оглушающий гром сотрясал под тобой почву и по костям
передавался в мозг. Можно было только вообразить себе, как все это подействовало
на войска Роммеля в окопах напротив. Обычно удается различить, какие и какого
калибра стреляют орудия, но сегодня все их железные глотки гремели единым
дружным хором, и не было ему конца.
Пустыню озарил не свет дня, но, кажется, пламя самого
солнца; огромную, все разбухающую тучу пыли, словно клубы дыма, взметенные
ввысь на тысячи футов, прорезали вспышки рвущихся снарядов и мин, языки пламени
взлетали, когда от сотрясения рвались собранные во множестве на этом клочке
земли боеприпасы и горючее. Всю силу огня — пушек, гаубиц, мортир — генерал
Монтгомери обрушил на минные поля немцев. И все, что было в распоряжении
генерала Монтгомери, обрушилось на противника с той скоростью, с какой
поспевали заряжать и стрелять обливающиеся потом артиллеристы; они совали
снаряды в ненасытные пасти своих орудий торопливо, лихорадочно, словно малые
пичуги, пытающиеся накормить алчного кукушонка; стволы орудий раскалялись,
секунды между отдачей и новым выстрелом становились все короче, артиллеристы,
точно одержимые, заряжали и стреляли быстрей, быстрей. Как безумцы, все
безумней свершали они все тот же обряд служения своим орудиям.
Это было прекрасно, изумительно — вершина жизни
артиллериста, опять и опять он будет заново переживать эти памятные минуты, во
сне и наяву, до конца оставшихся ему мирных дней. И всегда его будет томить
желание вновь пережить эти пятнадцать минут возле пушек генерала Монтгомери.
Тишина. Глубокая, нерушимая тишина волнами прибоя ударила в
натянутые до отказа барабанные перепонки; тишина нестерпимая. Ровно без пяти
десять. Девятая дивизия поднялась из окопов и двинулась вперед по ничьей земле,
кто на ходу примкнул штык, кто нащупал обойму — на месте ли патроны, кто
спустил предохранитель, проверил, есть ли вода во фляжке, НЗ, в порядке ли
часы, каска, хорошо ли зашнурованы башмаки, далеко ли справа или слева тащат
пулемет. В зловещем отсвете пожара и докрасна раскаленного, сплавленного в
стекло песка видно все отлично; но туча пыли еще висит между ними и
противником, и они пока в безопасности. Пока, на минуту. На самом краю минного
поля они остановились в ожидании.
Ровно десять. Сержант Мэллой поднес к губам свисток —
пронзительный свист разнесся по роте от правого до левого фланга; и капитан
выкрикнул команду. На фронте шириною в две мили Девятая дивизия шагнула вперед,
на минные поля, и за ее спиной разом опять взревели орудия. Солдаты отлично
видели, куда идут, светло было как днем, снаряды гаубиц, нацеленных на самое
короткое расстояние, рвались всего лишь в нескольких ярдах впереди. Каждые три
минуты прицел отодвигался еще на сотню ярдов, и надо было пройти эту сотню
ярдов и молить Бога, чтобы под ногами оказывались всего лишь противотанковые
мины, а осколочные, противопехотные, уже уничтожила артиллерия генерала
Монтгомери. Впереди ждали еще и немцы, и итальянцы, пулеметные точки,
50-миллиметровые пушки и минометы. И случалось — человек ступал на еще не
разорвавшуюся оскблочную мину, успевал увидеть взметнувшийся из песка огонь, и
тут же его самого разрывало в клочья.
Некогда думать, все некогда, только поспевай перебегать за
огневым валом, каждые три минуты — сто ярдов, да молись. Грохот, вспышки, пыль,
дым, тошный, расслабляющий ужас. Минным полям нет конца, шагать по ним еще две,
а то и три мили, и отступать некуда. Изредка, в считанные секунды затишья между
огневыми валами, обжигающий воздух, полный песка, прорезают доносящиеся
издалека дикие, пронзительные звуки волынки: слева от Девятой Австралийской
дивизии шагает по минным полям Пятьдесят первая Горская, и при каждом ротном
командире — свой волынщик. Для шотландского солдата нет в мире музыки
сладостней, чем зовущий на битву рожок, добрым дружеским приветом звучит его
песня и для австралийца. А вот итальянца и немца он приводит в бешенство.
Бой длился двенадцать дней, а двенадцать дней — это очень
долгий бой. Поначалу Девятой дивизии везло — при переходе по минным полям и в
первые дни наступления по территории Роммеля потери оказались сравнительно
невелики.
— По мне, чем быть сапером, уж лучше я останусь
солдатом и пускай в меня стреляют, вот что я вам скажу, — заявил, опираясь
на лопату. Кол Стюарт.
— Ну, не знаю, приятель, — проворчал в ответ
сержант. — По-моему, они совсем неплохо управляются, черт подери. Сперва
ждут позади окопов, покуда мы проделаем всю сволочную работенку, а потом топают
потихонечку с миноискателями и прокладывают дорожки для этих сволочных танков.
— Танки ни в чем не виноваты, Боб, просто наверху
больно умно ими распоряжаются, — сказал Джиме и плашмя похлопал лопатой,
приминая верхний край только что отрытого окопа. — Фу, черт, хоть бы дали
нам задержаться малость на одном месте! Я за эти пять дней столько земли
перекопал — почище всякого муравьеда.
