— Когда его выпускают? — спросил Боб и откашлялся.
Видно было: он и рад за мать, и опасается — что-то принесет им возвращение
Фрэнка.
— Через неделю или две. Он приедет вечерним почтовым. Я
предлагал ему лететь, но он сказал, что предпочитает приехать поездом.
— Мы с Пэтси его встретим, — с жаром вызвался
Джиме, но тотчас разочарованно прибавил:
— Ох, мы же не знаем его в лицо!
— Нет, я сама его встречу, — сказала Фиа — Я поеду
одна. Не такая уж я дряхлая старуха, вполне могу довести машину до Джилли.
— Мама права, — решительно вмешалась Мэгги,
перебивая братьев, которые попытались было хором запротестовать. — Пускай
мама одна его встречает. Ей надо первой его увидеть.
— Ну, мне нужно еще поработать, — хмуро сказала
Фиа, поднялась и отошла к письменному столу.
Пятеро братьев встали разом, как один человек. Боб
старательно зевнул.
— А нам пора спать, так я полагаю, — сказал он.
Потом застенчиво улыбнулся Ральфу. — Утром вы отслужите мессу, а мы
послушаем, прямо как в прежние времена.
Мэгги сложила вязанье и поднялась.
— Я тоже иду спать, Ральф. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Мэгги. — Он проводил ее
взглядом, потом обернулся к Фионе, которая уже склонилась над письменным
столом. — Спокойной ночи, Фиа.
— Что? Вы мне? Простите, я не слышала.
— Я сказал, спокойной ночи.
— А-а. Спокойной ночи, Ральф.
Ему не хотелось подниматься наверх сразу вслед за Мэгги.
— Я, пожалуй, немного пройдусь перед сном. Знаете что,
Фиа?
— Да? — рассеянно уронила она.
— Вам ни на минуту не удалось меня провести. Она
презрительно фыркнула, жутковато прозвучал этот короткий смешок.
— Вот как? Не знаю, не знаю.
Поздний час, небо полно звезд. Южные звезды свершают свой
путь в вышине. Он навсегда их утратил, а они все те же, слишком далекие, они не
греют, недосягаемые — не утешают. Они ближе к Богу, что затерялся меж ними
неуловимым облачком пара. Долго стоял Ральф под звездами, запрокинув голову,
слушал шепот ветра в листве деревьев, улыбался.
Ему не хотелось проходить мимо Фионы, и он поднялся наверх
по лестнице в другом крыле дома; а ее лампа все горела, темный силуэт склонился
над письменным столом — она еще работала. Бедная Фиа. Как страшно ей, наверно,
сейчас лечь в постель, но, быть может, когда Фрэнк будет уже дома, ей
полегчает. Быть может…
Наверху Ральфа оглушило глубокой тишиной; для тех, кому
вздумается бродить среди ночи, горела на столике у окна маленькая керосиновая
лампа; в окно залетал ночной ветерок, парусом вздувал занавески, и слабое пламя
вздрагивало под хрустальным абажуром. Ральф прошел мимо, под ногами лежал
плотный ковер, и шаги были неслышны.
Дверь Мэгги оказалась распахнутой, оттуда в коридор тоже
падал свет; мгновенье Ральф стоял на пороге, заслоняя свет, потом шагнул в
комнату, притворил и запер за собою дверь. Мэгги в свободном халатике сидела у
окна, глядя в темноту, но тотчас повернула голову и смотрела, как он вошел и
сел на край кровати. Потом медленно поднялась, подошла.
— Дай-ка я помогу тебе снять сапоги. Вот потому я
никогда и не езжу в высоких. Самой их не снять без рожка, а от рожка хорошая
обувь портится.
— Ты нарочно носишь этот цвет, Мэгги?
— Пепел розы? — Она улыбнулась. — Это всегда
был мой любимый цвет. И он подходит к моим волосам.
Он оперся на ее плечо, и она стянула с него сапог, потом
другой.
— Так ты не сомневалась, что я к тебе приду, Мэгги?
— Я же тебе сказала. В Дрохеде ты мой. Если б ты не
пришел, будь уверен, я сама бы пришла к тебе.
Мэгги через голову стянула с него рубашку, на минуту ладонь
ее с чувственным наслаждением легла на его обнаженную спину; потом она отошла,
погасила свет, а Ральф повесил свою одежду на спинку стула. Он слышал ее
движения в темноте, зашелестел сброшенный халатик. А завтра утром я стану
служить мессу. Но до утра еще далеко, и волшебства в службе давно не осталось.
А сейчас — только ночь и Мэгги. Желанная. И это тоже — святое причастие.
Дэн был разочарован.
— Я думал, вы наденете красную сутану! — сказал
он.
— Иногда я ее надеваю, Дэн, но только если служу мессу
у себя во дворце. А когда я не в Ватикане, надеваю черную сутану и только
препоясываюсь красным, вот как сейчас.
— У вас там и правда дворец?
— Да.
— И там всюду зажигают свечи?
— Да, но ведь их и в Дрохеде зажигают.
— Ну, в Дрохеде, — недовольно повторил Дэн. —
Уж конечно, нашим до тех далеко. Вот бы мне увидать ваш дворец и вас в красной
сутане.
Кардинал де Брикассар улыбнулся.
— Как знать, Дэн, может быть, когда-нибудь и увидишь.
Странное выражение затаилось в глазах у этого мальчика,
словно он всегда смотрит откуда-то издалека. Оборачиваясь к слушателям во время
мессы, Ральф заметил — это странное выражение стало еще явственней, но не узнал
его, только почувствовал что-то очень знакомое. Ни один человек на свете, будь
то мужчина или женщина, не видит себя в зеркале таким, каков он на самом деле.
К Рождеству в Дрохеде, как, впрочем, и на каждое Рождество,
ждали в гости Людвига и Энн Мюллер. Все в доме готовились отпраздновать этот
день беззаботно и весело, как не бывало уже многие годы; Минни с Кэт за работой
довольно немузыкально напевали, пухлое лицо миссис Смит поминутно расплывалось
в улыбке, Мэгти молчаливо предоставила Дэна в распоряжение Ральфа, даже Фиа
словно повеселела и не все время сидела, точно прикованная, за письменным
столом. Мужчины под любым предлогом старались теперь ночевать дома, потому что
вечерами, после позднего ужина, в гостиной не смолкали оживленные разговоры, и
миссис Смит с удовольствием угощала на ночь глядя поджаренным хлебом с сыром,
сдобными, с пылу с жару лепешками и плюшками с изюмом. Ральф протестовал —
слишком сытно его кормят, как бы не растолстеть, — но за первые же три дня
самый воздух Дрохеды, ее трапезы и ее обитатели преобразили его, и он уже не
казался таким изможденным и измученным, каким сюда приехал.
Четвертый день выдался очень жаркий. Ральф с Дэном поехали
пригнать с выгона одну из отар, Джастина мрачно укрылась одна в убежище под
перечным деревом, а Мэгги прилегла отдохнуть на веранде. Ее разморило, во всем
теле и на душе — блаженная легкость. Женщина может прекрасно без этого
обходиться годами, но как это славно, когда с тобой — тот, единственный. В
часы, когда с нею Ральф, трепетно живет все ее существо, неприкосновенна лишь
та ее часть, которая принадлежит Дэну; но вот беда, когда с нею Дэн, трепетно
живет все ее существо кроме той части, что принадлежит Ральфу. И лишь когда они
с нею оба сразу, вот как теперь, она поистине живет полной жизнью. Что ж, очень
понятно. Дэн — ее сын, но Ральф — ее возлюбленный.
