— Да, наверно. А зачем тебе это?
— Затем, что тогда на меня не страшно будет смотреть.
— Так ведь, кажется, для актрисы внешность не имеет
значения?
— Перестань, мама. Мне эти веснушки вот как
осточертели.
— И ты решительно не хочешь стать художницей?
— Еще как решительно, благодарю покорно. —
Джастина, пританцовывая, прошлась по кухне. — Я создана для подмостков,
сударыня!
— А как ты попала в Каллоуденский театр?
— Меня прослушали.
— И приняли?!
— Твоя вера в таланты собственной дочери просто умилительна,
мама. Конечно, меня приняли! К твоему сведению, я великолепна. И когда-нибудь
стану знаменитостью.
Мэгги развела в миске зеленую глазурь и начала осторожно
покрывать ею готовое печенье.
— Для тебя это так важно, Джас? Так хочется славы?
— Надо думать. — Джастина посыпала сахаром масло,
до того размякшее, что оно заполнило миску, точно сметана: хотя старую дровяную
плиту и сменили на газовую, в кухне было очень жарко. — Мое решение твердо
и непоколебимо, я должна прославиться.
— А замуж ты не собираешься? Джастина презрительно
скривила губы.
— Черта с два! Всю жизнь утирать мокрые носы и грязные
попки? И в ножки кланяться какому-нибудь обалдую, который подметки моей не
стоит, а воображает себя моим господином и повелителем? Дудки, это не для меня!
— Нет, Джастина, ты просто невыносима! Где ты научилась
так разговаривать?
— В нашем изысканном колледже, разумеется. —
Джастина быстро и ловко одной рукой раскалывала над миской яйцо за яйцом. Потом
принялась яростно сбивать их мутовкой. — Мы все там весьма благопристойные
девицы. И очень образованные. Не всякое стадо безмозглых девчонок способно
оценить всю прелесть таких, к примеру, латинских стишков:
Некий римлянин из Винидиума
Носил рубашку из иридиума.
Говорят ему:
— Не странно ль ты одет? -
А он в ответ: «Id est bonum sanguinem praesidium»
[13]
.
Губы Мэгги нетерпеливо дрогнули.
— Конечно, очень неприятно признаваться в своем
невежестве, но все-таки объясни, что же сказал этот римлянин?
— Что это чертовски надежный костюм.
— Только-то? Я думала, услышу что-нибудь похуже. Ты
меня удивляешь. Но хоть ты и очень стараешься переменить разговор, дорогая
дочка, давай вернемся к прежней теме. Чем плохо выйти замуж?
Джастина насмешливо фыркнула, довольно похоже подражая
бабушке.
— Ну, мама! Надо же! Кому бы спрашивать! Мэгги
почувствовала — кровь прихлынула к щекам, опустила глаза на противень с
ярко-зелеными сдобными елочками.
— Конечно, ты очень взрослая в свои семнадцать лет, а
все-таки не дерзи.
— Только попробуй ступить на родительскую территорию,
сразу тебя обвиняют в дерзости — правда, удивительно? — осведомилась
Джастина у миски со сбитыми яйцами. — А что я такого сказала? Кому бы
спрашивать? Ну и правильно сказала, в самую точку, черт возьми! Я же не говорю,
что ты неудачница, или грешница, или что-нибудь похуже. Наоборот, по-моему, ты
на редкость разумно поступила, что избавилась от своего муженька. На что тебе
дался муж? Денег на жизнь тебе хватает, мужского влияния на твоих детей хоть
отбавляй — вон сколько у нас дядюшек. Нет, ты очень правильно сделала! Замужество
— это, знаешь ли, для безмозглых девчонок.
— Ты вся в отца.
— Опять увертки. Если я тебе чем-то не угодила, значит,
я вся в отца. Что ж, приходится верить на слово, я-то сего достойного
джентльмена сроду не видала.
— Когда ты уезжаешь? — в отчаянии спросила Мэгги.
— Жаждешь поскорей от меня избавиться? —
усмехнулась Джастина. — Ничего, мама, я тебя ни капельки не осуждаю. Но
что поделаешь, обожаю смущать людей, а тебя особенно. Отвезешь меня завтра к
сиднейскому самолету?
— Давай лучше послезавтра. А завтра возьму тебя в банк.
Сама посмотришь, что у тебя на текущем счету. И вот что, Джастина…
Джастина подбавляла муку и ловко управлялась с тестом, но,
услышав что-то новое в голосе матери, подняла голову.
— Да?
— Если у тебя что-нибудь не заладится, прошу тебя,
возвращайся домой. Помни, в Дрохеде для тебя всегда найдется место. Что бы ты
ни натворила, чем бы ни провинилась, ты всегда можешь вернуться домой.
Взгляд Джастины смягчился.
— Спасибо, мам. В глубине души ты старушка неплохая,
верно?
— Старушка? — ахнула Мэгги. — Какая же я
старуха! Мне только сорок три.
— О господи! Так много?
Мэгги запустила в нее печеньем-елочкой и угодила по носу.
— Вот негодяйка! — Она засмеялась. — Ты
просто чудовище! Теперь я чувствую, что мне уже все сто.
Дочь широко улыбнулась.
Тут вошла Фиа проведать, что делается на кухне; Мэгги
обрадовалась ей как спасению.
— Знаешь, мама, что мне сейчас заявила Джастина? Зрение
Фионы ослабло, немалого труда ей стоило теперь вести счета, но за потускневшими
зрачками ум сохранился по-прежнему зоркий.
— Откуда же мне знать? — спокойно заметила она и
не без испуга поглядела на зеленое печенье.
— Ну, иногда мне кажется, у вас с ней есть от меня
кое-какие секреты. Вот только что моя дочь ошарашила меня новостью, и сразу
являешься ты, а ведь тебя в кухне целую вечность не видали.
— М-мм, хоть с виду и страшно, а на вкус
недурно, — оценила Фиа зеленое печенье. — Право, Мэгги, я вовсе не
затеваю у тебя за спиной заговоров с твоей дочкой. Что ты на этот раз
натворила? — обернулась она к Джастине, которая опять заполняла тестом
масленые и посыпанные мукой противни.
— Я сказала маме, что буду актрисой, бабушка, только и
всего.
— Только и всего, а? Это правда или просто еще одна
твоя сомнительная шуточка?
— Чистая правда. Я вступаю в Каллоуденскую труппу.
— Ну и ну. — Фиа оперлась на стол, насмешливо
посмотрела в лицо дочери. — До чего дети любят жить своим умом, не
спросясь старших, а, Мэгги?
Мэгги промолчала.
— А ты что, меня не одобряешь, бабушка? — повысила
голос Джастина, уже готовая ринуться в бой.
