— Не одобряю? Я? Живи как хочешь, Джастина, это не мое
дело. А кстати, по-моему, из тебя выйдет неплохая актриса.
— Ты так думаешь? — изумилась Мэгги.
— Да, конечно, — подтвердила Фиа. — Джастина
ведь не из тех, кто поступает наобум — верно я говорю, внучка?
— Верно, — усмехнулась та, отвела влажную прядь,
упавшую на глаза, поглядела на бабушку с нежностью, и матери подумалось, что к
ней-то Джастина никакой нежности не питает.
— Ты у нас умница, Джастина. — Фиа покончила с
печеньем, за которое принялась было с такой опаской. — Совсем недурно, но
я предпочла бы не зеленую глазурь, а белую.
— Деревья белые не бывают, — возразила Джастина.
— Отчего же, если это елка, на ней может лежать
снег, — сказала Мэгги.
— Ну, теперь поздно, всех будет рвать зеленым! —
засмеялась Джастина.
— Джастина!!!
— Ух! Извини, мам, я не в обиду тебе. Всегда забываю,
что тебя от каждого пустяка тошнит.
— Ничего подобного! — вспылила Мэгги.
— А я пришла в надежде на чашечку чая, — вмешалась
Фиа, придвинула стул и села. — Поставь чайник, Джастина, будь умницей.
Мэгги тоже села.
— По-твоему, у Джастины правда что-то получится,
мама? — с тревогой спросила она.
— А почему бы нет? — отозвалась Фиа, следя за тем,
как внучка истово, по всем правилам готовит чай.
— Может быть, у нее это просто случайное увлечение.
— Это у тебя случайное увлечение, Джастина? —
осведомилась Фиа.
— Нет, — отрезала Джастина, расставляя на старом
зеленом кухонном столе чашки с блюдцами.
— Выложи печенье на тарелку, Джастина, не ставь на стол
всю миску, — машинально заметила Мэгги. — И весь кувшин молока тоже
не ставь, ради бога, налей, как полагается, в молочник.
— Да, мама, хорошо, мама, — так же машинально
откликнулась Джастина. — Не понимаю, зачем на кухне разводить такие
церемонии. Мне только придется потом возвращать все остатки по местам и мыть
лишние тарелки.
— Делай, как тебе говорят. Так куда приятнее.
— Ладно, разговор у нас не о том, — напомнила
Фиа. — Я думаю, тут и обсуждать нечего. По-моему, надо дать Джастине
попытаться, и, скорее всего, попытка будет удачная.
— Вот бы мне твою уверенность, — хмуро промолвила
Мэгги.
— А ты что, рассуждала насчет лавров и славы,
Джастина? — резко спросила бабушка.
— От лавров и славы я тоже не откажусь. — Джастина
вызывающе водрузила на кухонный стол старый коричневый чайник и поспешно
села. — Уж не взыщи, мама, как хочешь, а подавать на кухне чай в
серебряном чайнике я не стану.
— И этот вполне годится, — улыбнулась Мэгги.
— А, славно! Что может быть лучше чашечки чаю, — блаженно
вздохнула Фиа. — Зачем ты все выставляешь перед матерью в самом невыгодном
свете, Джастина? Ты же прекрасно знаешь, суть не в богатстве и не в славе, а в
том, чтобы раскрыть себя.
— Раскрыть себя, бабушка?
— Ну, ясно. Суть в тебе самой. Ты чувствуешь, что
создана для сцены, правильно?
— Да.
— Тогда почему бы так маме прямо и не сказать? Чего
ради ты ее расстраиваешь какой-то дурацкой болтовней?
Джастина пожала плечами, залпом допила чай и протянула
матери пустую чашку.
— Почем я знаю, — буркнула она.
— Сама не знаю почему, — поправила Фиа. —
Надо полагать, на сцене говорят ясно и разборчиво. Но в актрисы ты идешь, чтобы
раскрыть то, что в тебе есть, так?
— Ну, наверное, — нехотя согласилась Джастина.
— Фу-ты! Все Клири одинаковы — вечная гордыня и ослиное
упрямство. Смотри, Джастина, научись обуздывать свой норов, не то он тебя
погубит. Экая глупость — боишься, вдруг тебя поднимут на смех? А с чего,
собственно, ты взяла, что твоя мать уж такая бессердечная? — Фиа легонько
похлопала внучку по руке. — Будь помягче, Джастина. Не надо так от всех
отгораживаться.
Но Джастина покачала головой.
— Не могу иначе. Фиа вздохнула.
— Что ж, девочка, в добрый путь, благословляю тебя,
только много ли пользы будет от моего благословения…
— Спасибо, бабушка, очень тебе признательна.
— Тогда будь добра, докажи свою признательность делом —
поищи дядю Фрэнка и скажи ему, что в кухне готов чай.
Джастина вышла; Мэгги во все глаза глядела на мать.
— Честное слово, мама, ты просто изумительна. Фиа
улыбнулась.
— Что ж, согласись, я никогда не пыталась поучать моих
детей, как им жить и что делать.
— Да, правда, — с нежностью отозвалась
Мэгги, — и мы тоже всегда были тебе за это признательны.
Возвратясь в Сидней, Джастина прежде всего постаралась
вывести веснушки. К несчастью, оказалось, это долгая работа, слишком их у нее
много — придется потратить чуть не целый год и потом всю жизнь не выходить на
солнце, чтоб веснушки не высыпали снова. Вторая забота была — подыскать себе
жилье, задача не из легких в Сиднее в ту пору, когда люди строили себе
отдельные дома, а поселиться в какой-нибудь многоэтажной махине под одной
крышей с кучей соседей считалось сущим проклятием. Но в конце концов Джастина
нашла квартиру из двух комнат на набережной Ньютрел-Бей, в одном из огромных
старых зданий, которые давно утратили викторианское величие, пришли в упадок и
обращены были в сомнительные меблирашки. За квартирку эту брали пять фунтов и
десять шиллингов в неделю — при общей для всех постояльцев ванной и кухне
дороговизна несусветная. Но Джастину новое жилище вполне устраивало. Хотя ее с
детства и приучили хозяйничать, она вовсе не склонна была вить себе уютное
гнездышко.
Жизнь в этом доме, носящем название Босуэлгарденс, оказалась
куда интересней, чем ученичество в Каллоуденском театре, где Джастина, кажется,
только и делала, что пряталась в кулисах, смотрела, как репетируют другие,
изредка участвовала в массовых сценах и заучивала наизусть огромные куски из
Шекспира, Шоу и Шеридана.
В Босуэлгарденс было шесть квартир, считая ту, что снимала
Джастина, да еще комнаты, где обитала сама хозяйка, миссис Дивайн. Эта особа
шестидесяти пяти лет, родом из Лондона, с глазами навыкате и привычкой жалостно
сопеть носом, до крайности презирала Австралию и австралийцев, однако не считала
ниже своего достоинства драть с них за квартиру втридорога. Кажется, самым
большим огорчением в ее жизни были расходы на газ и электричество, а самой
большой слабостью — нежные чувства к соседу Джастины, молодому англичанину,
который превесело пользовался этим преимуществом своей национальности.
