— Я не прочь потешить старую гусыню, повспоминать с ней
иногда родные края, — сказал он как-то Джастине. — Зато она ко мне не
придирается. Вам-то, милые девицы, не разрешено зимой включать электрические
камины, а мне она сама дала камин и позволила жечь его хоть зимой, хоть летом,
если вздумается.
— Свинья, — равнодушно заметила Джастина.
Англичанина звали Питер Уилкинс, он был коммивояжер. Загадочные светлые глаза
соседки пробудили в нем живейший интерес.
— Заглядывайте ко мне, я вас чайком напою, —
крикнул он ей вдогонку.
Джастина стала заглядывать, выбирая время, когда ревнивая
миссис Дивайн не шныряла поблизости, и очень быстро наловчилась отбиваться от
питеровых нежностей. Годы, проведенные в Дрохеде, верховая езда и физическая
работа наделили ее крепкими мускулами, и она нимало не смущалась тем, что бить
ниже пояса не полагается.
— Черт тебя подери, Джастина! — Питер задохнулся
от боли, вытер невольные слезы. — Брось ты разыгрывать недотрогу! Чему
быть, того не миновать. Мы, знаешь ли, не в Англии времен королевы Виктории,
вовсе не требуется блюсти невинность до самого замужества.
— А я и не собираюсь, — заметила Джастина,
оправляя платье. — Просто еще не решила, кого удостоить сей чести.
— Не такое уж ты сокровище! — злобно огрызнулся
Питер: она его ударила очень больно.
— Верно, не сокровище, Пит. Меня такими шпильками не
проймешь. И на свете полным-полно охотников до любой девчонки, была бы только
нетронутая.
— И охотниц тоже полно. Погляди хоть на нижнюю квартиру.
— Гляжу, гляжу, — сказала Джастина.
В нижней квартире жили две лесбиянки, они восторженно
встретили появление в доме Джастины и не сразу сообразили, что нимало ее не
привлекают и попросту не интересуют. Сперва она не совсем понимала их намеки,
когда же они всеми словами объяснили что к чему, только равнодушно пожала
плечами. Довольно скоро отношения наладились — Джастина стала для этих девиц
жилеткой, в которую плачут, беспристрастным судьей и надежной гаванью при
всякой буре; она взяла Билли на поруки, когда та угодила в тюрьму; свезла Бобби
в больницу, чтоб ей сделали промывание желудка, когда та после особенно
жестокой ссоры с Билли наглоталась чего не надо; наотрез отказывалась принять
чью-либо сторону, если на горизонте которой-нибудь из подружек вдруг замаячит
какая-нибудь Пэт, Эл, Джорджи или Ронни. Но до чего беспокойна такая любовь,
думалось ей. Мужчины тоже дрянь, но все-таки другой породы, это хотя бы
занятно.
Итак, подруг хватало — и прежних, школьных, и новых, по дому
и театру, а сама она была неплохим другом, Она ни с кем не делилась своими
горестями, как другие делились с ней, — на то у нее имелся Дэн, —
хотя немногие горести, в которых она все же признавалась, как будто не слишком
ее терзали. А подруг больше всего поражало в Джастине редкостное самообладание
— ничто не могло выбить ее из колеи, казалось, она выучилась этому с
младенчества.
Пуще всего так называемых подруг занимало — как, когда и с
чьей помощью Джастина решится наконец стать настоящей женщиной, но она не
спешила.
Артур Лестрендж необычайно долго держался в театре Альберта
Джонса на ролях героев-любовников, хотя еще за год до прихода в труппу Джастины
он не без грусти простился с молодостью: ему стукнуло сорок. Лестрендж был
опытный, неплохой актер, недурен собой — ладная фигура, мужественное, с
правильными чертами лицо в рамке светлых кудрей, — и зрители неизменно
награждали его аплодисментами. В первый год он просто не замечал Джастины —
новенькая была тиха, скромна и послушно исполняла, что велели. Но к исходу года
она окончательно избавилась от веснушек и уже не сливалась с декорациями, а
становилась все заметней.
Исчезли веснушки, потемнели с помощью косметики брови и
ресницы, и в Джастине появилась неброская, таинственная прелесть. Она не
обладала ни яркой красотой Люка О'Нила, ни утонченным изяществом матери.
Фигурка недурна, но не из ряда вон, пожалуй, чересчур худенькая. Только
огненно-рыжие волосы сразу привлекают внимание. Но вот на сцене она становилась
неузнаваема — то поистине Елена Прекрасная, то безобразнее злейшей ведьмы.
Артур впервые приметил ее, когда ей в учебном порядке ведено
было как бы от лица совсем разных людей прочитать отрывок из Конрадова «Лорда
Джима». Она была просто великолепна; Артур видел, что Альберт Джонс в восторге,
и понял наконец, почему режиссер тратит на новенькую столько времени. Мало того
что у нее редкостный врожденный дар подражания, — необыкновенно
выразительно каждое ее слово. Да еще голос, драгоценнейший дар для актрисы —
низкий, с хрипотцой, проникающий прямо в душу.
Вот почему позже, увидев ее с чашкой чая в руке и с
раскрытой книгой на коленях, Артур подошел и сел рядом.
— Что вы читаете? Джастина подняла глаза, улыбнулась.
— Пруста.
— А вы не находите, что он скучноват?
— Пруст скучноват? Ну, разве что для тех, кто не любит
сплетен. Ведь Пруст, он такой. Завзятый старый сплетник.
Артур Лестрендж внутренне поежился — похоже, эта умница
смотрит на него свысока, но он решил не обижаться. Просто уж очень молода.
— Я слышал, как вы читали Конрада. Блистательно.
— Благодарю вас.
— Может быть, выпьем как-нибудь вместе кофе и обсудим
ваши планы на будущее?
— Что ж, можно, — сказала Джастина и опять взялась
за Пруста.
Он порадовался, что предложил не ужин, а всего лишь кофе:
жена держит его в строгости, а ужин предполагает такую меру благодарности,
какой от Джастины вряд ли дождешься. Однако он не забыл об этом случайном
приглашении и повел ее в захудалое маленькое кафе подальше от центра — уж
наверно жене и в голову не придет искать его в таком месте.
Джастине давно надоело, будто пай-девочке, отказываться,
когда предлагают сигарету, и она выучилась курить. И теперь, когда они сели за
столик, она вынула из сумки нераспечатанную пачку сигарет, аккуратно отвернула
край целлофановой обертки, чтобы не слетела прочь — только-только открыть клапан
и достать сигарету. Артур с насмешливым любопытством следил за этой истовой
аккуратностью.
— Охота вам возиться, Джастина? Содрали бы обертку, и
дело с концом.
— Терпеть не могу неряшества. Он взял у нее сигареты,
задумчиво погладил оставленную в целости оболочку.
— Ну-с, будь я учеником знаменитого Зигмунда Фрейда…
— Будь вы Фрейд — что дальше? — Джастина подняла
голову, рядом стояла официантка. — Мне cappuccino
[14]
,
пожалуйста.
Он подосадовал, что она распорядилась сама, но не стал
придираться, поглощенный другими мыслями.
