— Ха! Ты уж думал, я зря тебя сюда вытащила, а сама не
приехала? — спросила она, незаметно подойдя к брату сзади.
Он обернулся, стиснул ее руки, с улыбкой поглядел на нее
сверху вниз.
— Балда, — сказал он с нежностью, подхватил тот ее
чемодан, что был побольше, свободной рукой взял сестру под руку. — До чего
я рад тебя видеть!
Он усадил ее в красную «лагонду», на которой всюду
разъезжал: он всегда помешан был на спортивных машинах, и у него была своя с
тех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы получить права.
— И я рада. Надеюсь, ты подыскал мне уютную гостиницу,
я ведь серьезно тебе писала — не желаю торчать в какой-нибудь ватиканской келье
среди кучи вечных холостяков, — засмеялась Джастина.
— Тебя туда и не пустят, такую рыжую ведьму. Будешь
жить в маленьком пансионе, это близко от меня, и там говорят по-английски, так
что сможешь объясниться, если меня не будет под рукой. И вообще в Риме ты не
пропадешь, всегда найдется кто-нибудь, кто говорит по-английски.
— В таких случаях я жалею, что у меня нет твоих
способностей к языкам. А вообще справлюсь, я ведь мастерица на шарады и
мимические сценки.
— У меня два месяца свободных, Джасси, правда, здорово?
Мы можем поездить по Франции, по Испании, и еще останется месяц на Дрохеду. Я
соскучился.
— Вот как? — Джастина повернулась, поглядела на
брата, на красивые руки, искусно ведущие машину в потоке, бурлящем на улицах
Рима. — А я ничуть не соскучилась. В Лондоне очень интересно.
— Ну, меня не проведешь, — возразил Дэн. —
Я-то знаю, как ты привязана к маме и к Дрохеде.
Джастина не ответила, только стиснула руки на коленях.
— Чай пить пойдем к моим друзьям, не возражаешь? —
спросил Дэн, когда они были уже в пансионе. — Я заранее принял за тебя
приглашение. Они очень хотят тебя повидать, а я до завтра еще не свободен и мне
неудобно было отказываться.
— Балда! С чего мне возражать? Если б ты приехал в
Лондон, я свела бы тебя с кучей моих друзей, почему бы тебе здесь не свести
меня со своими? С удовольствием погляжу на твоих приятелей по семинарии, хотя
это немножко несправедливо, ведь они все для меня под запретом — смотреть
смотри, а руками не трогай.
Она подошла к окну, поглядела на невзрачную маленькую
площадь — мощеный прямоугольник, на нем два чахлых платана, под платанами три
столика, по одной стороне — церковь, построенная без особой заботы об изяществе
и красоте, штукатурка стен облупилась.
— Дэн…
— Да?
— Я все понимаю, честное слово.
— Знаю, Джас. — Улыбка сбежала с его лица. —
Вот если бы и мама меня поняла.
— Мама другое дело. Ей кажется, что ты ей изменил, ей
невдомек, что никакая это не измена. Не огорчайся. Постепенно до нее дойдет.
— Надеюсь. — Дэн засмеялся. — Кстати, ты
сегодня встретишься не с моими приятелями по семинарии. Я не решился бы ни их,
ни тебя подвергать такому искушению. Мы пьем чай у кардинала де Брикассара. Я
знаю, ты его не любишь, но обещай быть паинькой.
Глаза Джастины вспыхнули очаровательнейшим лукавством.
— Обещаю! Я даже перецелую все его кольца.
— А, ты не забыла! Я страшно разозлился на тебя тогда,
надо ж было так меня перед ним осрамить.
— Ну, с тех пор я много чего перецеловала, и это было
еще менее гигиенично, чем перстень священника. В актерском классе есть один
отвратный прыщавый юнец, у него не в порядке миндалины и желудок и премерзко
пахнет изо рта, а мне пришлось его целовать ровным счетом двадцать девять раз,
так что, знаешь ли после этого мне уже ничего не страшно. — Джастина
пригладила волосы, отвернулась от зеркала. — Успею я переодеться?
— Можешь не беспокоиться. Ты и так прекрасно выглядишь.
— А кто еще там будет?
Солнце уже стояло так низко, что не грело старинную площадь,
стволы платанов с облупившейся корой казались больными и дряхлыми, будто
пораженными проказой. Джастина вздрогнула, ей стало зябко.
— Будет еще кардинал ди Контини-Верчезе. Имя это было
знакомо Джастине, глаза у нее стали совсем круглые.
— Ого! Ты вращаешься в таких высоких сферах?
— Да. Стараюсь это заслужить.
— А может быть, из-за этого в других кругах тебе с
людьми приходится нелегко, Дэн? — проницательно заметила сестра.
— Да нет, в сущности. Неважно, кто с кем знаком. Я
совсем об этом не думаю, и другие тоже.
Что за комната, что за люди в красном! Никогда еще Джастина
так остро не сознавала, что есть мужчины, в чьей жизни женщинам нет места. В
эти минуты она вступила в мир, куда женщины допускались лишь как смиренные
прислужницы-монахини. На ней по-прежнему был помятый в вагоне оливково-зеленый
полотняный костюм, который она надела, выезжая из Турина, и, ступая по мягкому
пунцовому ковру, она мысленно кляла Дэна — надо ж было ему так спешить сюда,
напрасно она не переоделась с дороги!
Кардинал де Брикассар с улыбкой шагнул ей навстречу; уже
очень немолод, но до чего красив!
— Джастина, дорогая. — Он протянул руку с
перстнем, посмотрел не без ехидства: явно помнит ту, прежнюю встречу; пытливо
вгляделся в ее лицо, словно что-то ищет, а что — непонятно. — Вы совсем не
похожи на свою мать.
Она опустилась на одно колено, поцеловала перстень, смиренно
улыбнулась, встала, улыбнулась уже не так смиренно.
— Ничуть не похожа, правда? При моей профессии мне
совсем не помешала бы мамина красота, но на сцене я кое-как справляюсь. Там
ведь, знаете, совершенно неважно, какое у тебя лицо на самом деле. Важно,
умеешь ли ты, актриса, убедить людей, что оно у тебя такое, как надо.
В кресле поодаль кто-то коротко засмеялся; Джастина подошла
и почтительно поцеловала еще один перстень на иссохшей старческой руке, но
теперь на нее смотрели черные глаза, и вот что поразительно: смотрели с
любовью. С любовью к ней, хотя этот старик видел ее впервые и едва ли что-нибудь
о ней слышал. И все-таки он смотрит на нее с любовью. К кардиналу де Брикассару
она и сейчас отнюдь не испытывает нежных чувств, как не испытывала в пятнадцать
лет, а вот этот старик сразу пришелся ей по сердцу.
— Садитесь, дорогая. — И кардинал Витторио указал
ей на кресло рядом с собою.
— Здравствуй, киска, — сказала Джастина и почесала
шею дымчатой кошке, расположившейся на его обтянутых алым шелком
коленях. — Какая славная, правда?
— Да, очень.
— А как ее зовут?
