— Вы, видно, важная персона, у вас такая шикарная
машина и личный шофер.
— Вот стану канцлером Западной Германии, тогда буду еще
важнее.
Джастина фыркнула.
— Неужели вы еще не канцлер?
— Какая дерзость! Для канцлера я еще молод.
— Разве? — Джастина повернулась, оглядела его
сбоку внимательным взглядом: да, оказывается, смуглая кожа его — юношески
гладкая и чистая, вокруг глубоко посаженных глаз — ни морщин, ни припухлости,
какая приходит с годами.
— Я отяжелел и поседел, но седой я с шестнадцати лет, а
растолстел с тех пор, как перестал голодать. Мне только тридцать один.
— Верю вам на слово, — сказала Джастина и сбросила
туфли. — По-моему, это все равно много, мой прелестный возраст — всего
лишь двадцать один.
— Вы чудовище! — улыбнулся Хартгейм.
— Надо думать. Моя мама тоже говорит, что я чудовище.
Только мне не очень ясно, кто из вас что понимает под этим словом, так что,
будьте любезны, растолкуйте ваш вариант.
— А вариант вашей мамы вам уже известен?
— Она бы до смерти смутилась, если бы я стала
спрашивать.
— А меня, думаете, ваш вопрос не смущает?
— Я сильно подозреваю, что вы и сами чудовище, герр
Хартгейм, и вряд ли вас можно чем-либо смутить.
— Чудовище, — шепотом повторил он. — Что ж,
хорошо, мисс О'Нил, постараюсь вам разъяснить, что это значит. Чудовище — это
тот, кто наводит на окружающих ужас; шагает по головам; чувствует себя сильней
всех, кроме Господа Бога; не знает угрызений совести и имеет весьма слабое
понятие о нравственности.
— По-моему, все это очень похоже на вас, —
усмехнулась Джастина. — А я не могу не иметь понятия о совести и
нравственности. Ведь я сестра Дэна.
— Вы нисколько на него не похожи.
— Тем хуже для меня.
— Такая наружность, как у него, не подошла бы к вашему
характеру.
— Вы, безусловно, правы, но, будь у меня его
наружность, у меня, пожалуй, и характер получился бы другой.
— Смотря что было вначале — курица или яйцо? Наденьте
туфли, сейчас пойдем пешком.
Очень тепло, уже смеркается; но всюду ярко горят фонари,
всюду, куда ни пойдешь, полно народу, улицы забиты машинами — пронзительно
сигналят мотороллеры, маленькие напористые «фиаты» двигаются скачками, точно
стада перепуганных лягушек. Наконец Хартгейм остановил свой лимузин на
маленькой площади, чьи камни за века стали гладкими под несчетным множеством
ног, и повел Джастину в ресторан.
— Или, может быть, предпочитаете поужинать под открытым
небом? — спросил он.
— Только накормите меня, а под открытым небом, под
крышей или где-нибудь посередке, мне все равно.
— Разрешите, я сам для вас закажу? На минуту очень
светлые глаза Джастины устало закрылись, но дух непокорства в ней не совсем
угомонился.
— Не понимаю, с какой стати мне потакать этой вечной
мужской привычке распоряжаться. В конце концов, откуда вы знаете, чего мне
сейчас захочется?
— О гордая амазонка, — пробормотал он. —
Тогда скажите, что вам больше по вкусу, и я ручаюсь, что сумею вам угодить.
Рыба? Телятина?
— Согласны на компромисс? Ладно, пойду вам навстречу. Я
хочу паштет, креветки, солидную порцию saltimbocca
[15]
, а после
всего пломбир и кофе с молоком. Вот теперь и сочиняйте, что хотите.
— Надо бы вас поколотить, — заметил он с
непоколебимым добродушием. И в точности повторил ее заказ официанту
по-итальянски.
— Вы сказали, я ничуть не похожа на Дэна. Разве
совсем-совсем ни в чем не похожа? — не без грусти спросила Джастина уже за
кофе: она так проголодалась, что не стала терять время на разговоры, пока не
покончила с едой.
Хартгейм дал ей огня, сам затянулся сигаретой и, откинувшись
в тень, чтобы свободнее за нею наблюдать, вспомнил, как несколько месяцев назад
впервые познакомился с Дэном. Этот мальчик — вылитый кардинал де Брикассар,
только на сорок лет моложе; Хартгейм мгновенно увидел сходство, а потом узнал,
что эти двое — дядя и племянник: мать Дэна и Джастины приходится Ральфу де
Брикассару сестрой.
— Да, некоторое сходство есть, — сказал он
теперь. — Минутами даже в лице — не в чертах, но в выражении лица. В
глазах и губах — в том, как раскрываются глаза и сомкнуты губы. Но вот что
странно, на вашего дядю кардинала вы ничуть не похожи.
— На дядю кардинала? — недоуменно повторила
Джастина.
— На кардинала де Брикассара. Разве он вам не дядя? Да
нет же, мне определенно об этом говорили.
— Этот старый ястреб? Слава богу, никакая он нам не
родня. Просто давным-давно, еще до моего рождения, он был священником в нашем
приходе.
Она очень неглупа, но и очень устала. Бедная девочка, вот
что она такое, всего лишь маленькая девочка. Вдруг показалось, между ними не
десять лет, а зияющая бездна, вечность. Пробудить в ней подозрение — и рухнет
весь ее мир, который она так храбро защищает. А скорее, она просто не поверит,
даже если сказать напрямик. Как бы сделать вид, что это не столь важно? Не
углубляться в эту тему, нет, ни в коем случае, но и не переводить разговор на
другое.
— Тогда понятно, — небрежно сказал Хартгейм.
— Что понятно?
— Что у Дэна с кардиналом сходство лишь самое
общее, — рост, сложение, цвет лица.
— А, да. Бабушка говорила, что наш отец и кардинал на
первый взгляд были довольно похожи, — спокойно заметила Джастина.
— Вы отца никогда не видели?
— Не видела даже фотографии. Они с мамой расстались еще
до того, как родился Дэн. — Джастина кивнула официанту. — Пожалуйста,
еще кофе с молоком.
— Джастина, вы какая-то дикарка! Заказывать
предоставьте мне!
— Нет уж, черт возьми! Я вполне самостоятельна и не
нуждаюсь в опекунах! Не желаю никаких мужских подсказок, сама знаю, чего я хочу
и когда хочу, понятно вам?
— Что ж, Дэн так и сказал, что вы — воплощенный дух
непокорства и противоречия.
— Правильно сказал. Ух, ненавижу, когда вокруг меня суетятся,
начинают баловать, холить и нежить! Сама знаю, что мне делать, и никто мне не
указ. Ни у кого пощады не попрошу и сама никого щадить не собираюсь.
