— Пожалуй, вы соблазните меня, — улыбнулся
Хартгейм.
— Да ну? И еще в оранжевом? Я думала, вам противно
видеть меня в оранжевом, при моих оранжевых волосах.
— Это воспламеняет чувства, такой буйный цвет.
— Вы надо мной смеетесь, — сердито сказала
Джастина, усаживаясь в его закрытый «мерседес» с развевающимся германским
флажком на радиаторе. — Когда это вы обзавелись национальным флагом?
— Когда получил новый правительственный пост.
— Недаром я оценила сообщение в «Ньюс». А вы его
видели?
— Вы же знаете, Джастина, я не читаю эти газетенки.
— Я тоже, но кто-то показал мне тот номер. — Тут
она заговорила громче, до ужаса жеманным мнимоаристократическим тоном: «Некая
рыжеволосая восходящая звезда сцены, австралийка по происхождению, завязывает
тесную дружбу с неким членом западногерманского кабинета министров».
— Они не могут знать, что мы давным-давно
знакомы, — спокойно сказал Лион, вытянул ноги и уселся поудобнее.
Джастина одобрительным взглядом окинула его костюм — очень
небрежный, очень итальянский. Да, Лион и сам отнюдь не отстает от европейской моды,
и даже осмеливается носить сетчатые рубашки, позволяющие итальянцам выставлять
напоказ густую поросль на груди.
— Вам совсем не следует ходить в костюмах при
воротничке и галстуке, — неожиданно сказала она.
— Вот как? Почему?
— Ваш стиль явно — вольный, вот как сейчас: золотой
медальон с цепочкой на волосатой груди. Когда вы в костюме, кажется, что у вас
брюшко и никакой талии, а на самом деле ничего подобного.
Лион посмотрел на нее с удивлением, потом взгляд его стал
настороженным — Джастина называла это «сосредоточенно вдумчивым взором».
— Первый случай, — сказал он.
— Первый случай чего?
— За семь лет, что мы знакомы, если вы и отзывались
как-то о моей наружности, то разве что весьма неодобрительно.
— Да неужели? — Джастина, кажется, была пристыжена. —
Нет-нет, я о вашей наружности довольно часто думаю, и притом безо всякого
неодобрения. — И почему-то поспешно прибавила:
— Вроде того, к лицу ли вам костюм.
Он не ответил, только улыбался каким-то своим мыслям.
Эта поездка в машине оказалась последним мирным событием,
потом пошли совсем беспокойные дни. Джастина побывала с Лионом у кардинала де
Брикассара и кардинала ди Контини-Верчезе, а едва успела от них вернуться,
лимузин, нанятый Лионом, доставил в их гостиницу всю компанию, приехавшую из
Дрохеды. Джастина искоса следила, какое впечатление произведут на Лиона ее
родные — приехали одни мужчины. До последней минуты Джастина была убеждена, что
мать передумает и приедет в Рим, но напрасно искала ее глазами. То был жестокий
удар, Джастина сама не понимала, за кого ей больнее — за себя или за Дэна. Но
пока что — вот они, дядюшки, и, разумеется, она должна по-хозяйски их принять.
До чего же они робкие, стеснительные! И не поймешь, кто —
который? С годами они становятся все неотличимой друг от друга. И в Риме они
бросаются в глаза, как… ну, как истые австралийские фермеры, что приехали в Рим
погостить. Все как один — в обычном наряде состоятельных землевладельцев, раз в
кои веки собравшихся в город: коричневые высокие сапоги для верховой езды с
резинками на боку, неопределенного цвета брюки, коричневые спортивные куртки из
плотной ворсистой шерсти с разрезами на боках и со множеством кожаных нашлепок,
белые рубашки, вязаные шерстяные галстуки, серые широкополые шляпы с плоской
тульей. На улицах Сиднея в дни пасхальной выставки таким нарядом никого не
удивишь, но в Риме в конце лета это редкостное зрелище.
И скажу от чистого сердца — слава Богу, что есть Лион! До
чего же он с ними хорош. Никогда бы я не поверила, что кто-то сумеет
«разговорить» Пэтси, а вот он сумел, спасибо ему. Болтают, как завзятые
кумушки, и — где он умудрился раздобыть для дядюшек австралийское пиво? Все
шестеро ему по душе, и, похоже, ему с ними интересно. Видно, все идет впрок
специалисту по немецкой политике и промышленности. Непостижимо, человек такого
склада и вдруг убежденный католик! Да, поистине ты загадочная личность. Ливень
Мёрлинг Хартгейм. Друг Папы и кардиналов и притом друг Джастины О'Нил. До чего
же я тебе сейчас благодарна, не будь ты таким уродом, я бы тебя расцеловала!
Хороша бы я была тут, в Риме, со всеми дядюшками на руках и притом без Ливня!
Очень правильное у тебя имя.
Он откинулся в кресле, слушал, что рассказывает ему Боб про
стрижку овец, и, поскольку обязанности хозяина он взял на себя, а ей больше
нечего было делать, Джастина с любопытством к нему присматривалась. Обычно она
подмечала внешние особенности в новом лице с первого же взгляда, но порой эта
зоркость ей изменяла и люди незаметно входили в ее жизнь и занимали там прочное
место прежде, чем она успевала сделать первое важнейшее заключение об их
облике. И тогда, бывает, пройдут годы, пока ей снова случится посмотреть на
человека свежим глазом, как на незнакомого. Так смотрела она сейчас на Лиона.
Всему виной, конечно, та первая встреча: среди этих кардиналов, испуганная,
подавленная, она тогда только дерзила, стараясь придать себе храбрости. И
успела заметить лишь самое очевидное — какой он крепкий и коренастый, какой
смуглый, какие у него густые темные волосы. А когда он повез ее ужинать, случай
для более точных наблюдений был упущен: он заставил ее увидеть уже не черты его
лица, а своеобразную личность; она слишком занята была тем, что произносят его
губы, чтобы смотреть, как эти губы очерчены.
И совсем он не урод, решила она теперь. Пожалуй, его облик
вполне отвечает сути, в нем смешалось все самое хорошее и самое плохое. Словно
в каком-нибудь римском императоре. Не удивительно, что он так любит Рим. Здесь
его духовная родина. Широкое лицо, глубоко посаженные глаза, резко выступающие
скулы, нос небольшой, но с горбинкой. Густые черные брови не повторяют изгиб
глазницы, они совсем прямые. Черные и длинные-длинные, совсем девичьи ресницы,
и чудесные темные глаза, а веки почти всегда приспущены и скрывают его мысли. Но
лучше всего в этом лице рот — не слишком пухлый и не тонкогубый, не большой и
не маленький, но на редкость красиво очерченный и как-то удивительно твердо
сомкнутый; кажется, перестань Лион следить за собой, не сжимай он губы так
плотно — и они выдадут все его тайны, и станет ясно, какой он на самом деле. До
чего любопытно разбирать по черточкам лицо, которое уже так знакомо и которое,
оказывается, совсем не знаешь.
Джастина очнулась от задумчивости, и оказалось, он
внимательно смотрит, как она рассматривает его — чувство такое, словно на
глазах вооруженной камнями толпы с тебя сорвали платье! Минуту он смотрел ей
прямо в глаза широко раскрытыми, настороженными глазами, не то чтобы с
изумлением, скорей испытующе. Потом спокойно перевел взгляд на Боба и спросил
что-то вполне по существу насчет заболоченных земель. Джастина мысленно
тряхнула себя за шиворот — не выдумывай лишнего! Но оказалось, это очень
увлекательно — в человеке, который столько лет был просто другом, вдруг увидеть
возможного любовника. И мысль эта ничуть не была противна.
