— Во всякой бочке меда есть своя ложка дегтя, —
сказал он, похлопал свою новенькую машину по боку и, оставив за собою накрепко
запертые ворота, поехал дальше — до Главной усадьбы оставалась еще миля
зеленого луга без единого деревца.
Даже на взгляд ирландца, привычный к замкам и роскошным
особнякам, это австралийское жилище выглядело внушительно. Ныне покойный
владелец Дрохеды, старейшего и самого богатого имения во всей округе, без
памяти влюблен был в свои владенья и дом отстроил им под стать. Двухэтажный, построенный
в строгом георгианском стиле, дом этот сложен был из отесанных вручную плит
кремового песчаника, доставленных из карьера с востока, за пятьсот миль;
большие окна с узорчатым переплетом, широкая веранда на металлических опорах
опоясывает весь нижний этаж. У всех окон, точно изящная рама, ставни черного
дерева — и это не только украшение: в летний зной их закрывают, сохраняя в
комнатах прохладу.
На дворе уже осень, и крыша веранды и стены дома обвиты
просто сетью зеленой листвы, но весной эта глициния, посаженная полвека назад,
когда достроен был дом, все захлестывает буйным цветеньем лиловых кистей. Дом
окружен несколькими акрами заботливо ухоженного газона, по этой ровной зелени
разбросаны аккуратные, на английский образец, куртины — и даже сейчас еще ярко
цветут розы, желтофиоли, георгины и ноготки. Строй великолепных «призраков» —
эвкалиптов с почти белыми стволами и узкими листьями, трепещущими на высоте
добрых семидесяти футов, заслоняют дом от безжалостного солнца: их ветви, густо
перевитые плетями ярко-лиловой бугенвиллеи, образовали сплошной шатер. Даже
неизбежные в этом полудиком краю уродливые цистерны-водохранилища укрыты плащом
выносливых местных вьюнков, ползучих роз и глициний и ухитряются выглядеть
скорее грубой необходимостью, а украшением. До безумия влюбленный в свою
Дрохеду покойный Майкл Карсон наставил цистерн с избытком: по слухам, тут
хватило бы воды поливать газоны и цветники, даже если бы десять лет кряду не
выпало ни капли дождя.
Тому, кто подъезжал со стороны луга, прежде всего бросался в
глаза сам дом и осенявшие его эвкалипты, но потом взгляд замечал по сторонам и
немного позади еще одноэтажные постройки из светло-желтого песчаника,
соединенные с главным зданием крытыми галереями, тоже захлестнутыми вьющейся
зеленью. Здесь дорога с глубокими колеями переходила в широкую подъездную
аллею, усыпанную гравием; она огибала дом сбоку — здесь открывалась круглая
площадка для экипажей — и вела дальше, туда, где кипела подлинная жизнь
Дрохеды: к скотным дворам, сараям, стригальне. Все эти постройки и связанные с
ними работы укрывала тень исполинских перечных деревьев — в душе отец Ральф
предпочитал их бледным эвкалиптам, стражам Большого дома. Густая листва
перечных деревьев, такая светлая, звенящая неумолчным жужжаньем пчел, таит в себе
что-то благодушно-ленивое и как нельзя лучше подходит для фермы в недрах
Австралии.
Отец Ральф поставил машину и пошел к дому, а с веранды уже
сияло широчайшей улыбкой ему навстречу осыпанное веснушками лицо горничной.
— Доброе утро, Минни, — сказал он.
— Доброе утречко, ваше преподобие, да как же приятно
вас видеть в такой славный денек! — Выговор у нее был самый ирландский.
Одной рукой она распахнула перед гостем дверь, другую заранее протянула за его
потрепанной, совсем не подобающей сану шляпой.
В просторной полутемной прихожей, где пол выложен был
мраморной плиткой и поблескивали медные перила широкой лестницы, отец Ральф
помедлил, пока Минни не кивнула ему, давая знак пройти в гостиную.
Мэри Карсон сидела в кресле, у высокого, во все пятнадцать
футов от полу до потолка, раскрытого окна и, видимо, не замечала вливающегося с
улицы холода. Густые волосы ее оставались почти такими же ярко-рыжими, как в
молодости; на огрубелой веснушчатой коже проступили еще и коричневые пятна —
печать старости, но морщин для шестидесяти пяти лет было немного — так, легкая
тонкая сетка, словно на пуховом стеганом одеяле. Неукротимый нрав этой женщины
угадывался разве только по глубоким резким складкам, идущим от крыльев прямого
римского носа к углам рта, да по холодному взгляду бледно-голубых глаз.
Отец Ральф прошел по дорогому французскому ковру и молча
поцеловал руки хозяйки; при своем высоком росте и непринужденности движений он
это проделал с большим изяществом, да еще строгая черная сутана придавала всему
его облику особую изысканность. Невыразительные глаза Мэри Карсон вдруг
блеснули смущением, она едва сдержала жеманную улыбку.
— Выпьете чаю, отец Ральф?
— Это зависит от того, хотите ли вы прослушать
мессу, — сказал он, сел напротив нее, закинул ногу на ногу, так что под
сутаной стали видны брюки для верховой езды и сапоги до колен; в этих краях
приходскому священнику иначе одеваться трудно. — Я приехал исповедать вас
и причастить, но если хотите прослушать мессу, через несколько минут буду готов
начать. Я вполне могу попоститься еще немного.
— Вы чересчур добры ко мне, святой отец, —
самодовольно заявила Мэри Карсон, превосходно понимая, что и он, как все
прочие, относится столь почтительно не к ней самой, но к ее деньгам. —
Пожалуйста, выпейте чаю, — продолжала она. — С меня вполне достаточно
исповедоваться и получить отпущение грехов.
На лице его не выразилось ни тени досады — здешний приход
был отличной школой самообладания. Раз уж замаячил случай подняться из
ничтожества, в какое он впал из-за своего слишком пылкого нрава, больше он
такой ошибки не совершит. И если тонко повести игру, быть может, эта старуха и
есть ответ на его молитвы.
— Должна признаться вам, святой отец, что я очень
довольна минувшим годом, — сказала она. — Вы куда более подходящий
пастырь, чем был покойный отец Келли, да сгноит господь его душу. — При
последних словах в ее голосе вдруг прорвалась мстительная свирепость.
Отец Ральф вскинул на нее весело блеснувшие глаза.
— Дорогая миссис Карсон! Вы высказываете не слишком
христианские чувства!
— Зато говорю правду. Старик был отъявленный пропойца,
и я уверена, господь Бог сгноит его душу, как выпивка сгноила его тело. —
Она наклонилась к священнику. — За этот год я неплохо вас узнала, и, надо
думать, я вправе задать вам несколько вопросов, как вы полагаете? В конце
концов вам тут, в Дрохеде, живется привольно: изучаете скотоводство,
совершенствуетесь в верховой езде, избежали неустроенной жизни в Джилли.
Разумеется, я сама вас пригласила, но, надо думать, я вправе и получить
кое-какие ответы, как вы полагаете? Не так-то приятно услышать это напоминание
— сколь многим он ей обязан, но он давно ждал часа, когда она сочтет, что он
уже достаточно в ее власти, и начнет предъявлять какие-то требования.
— Конечно, это ваше право, миссис Карсон. Я вам бесконечно
благодарен за доступ в Дрохеду и за все ваши подарки : за лошадей, за машину.
— Сколько вам лет? — спросила она без перехода.
