Наверно, Лион поддерживал огонь в камине, потому что, когда
сквозь занавеси просочился мягкий свет лондонского утра, в комнате было еще
тепло. На этот раз, едва он шевельнулся, Джастина встрепенулась и пугливо сжала
его локоть.
— Не уходи!
— Я не ухожу, herzchen. — Он сдернул с дивана еще
одну подушку, сунул себе под голову, притянул Джастину поближе и тихонько
вздохнул. — Тебе хорошо?
— Да.
— Не холодно?
— Нет, но если тебе холодно, можно перебраться в
постель.
— После того, как мы столько часов занимались любовью
на меховом ковре? Какое падение! Даже если простыни у тебя из черного шелка.
— Нет, просто белые хлопчатобумажные, самые
обыкновенные. А этот кусочек Дрохеды недурен, правда?
— Кусочек Дрохеды?
— Ковер. Он ведь из шкур тамошних кенгуру, —
объяснила Джастина.
— Маловато экзотики и эротики. Я для тебя выпишу из
Индии шкуру тигра.
— Это мне напоминает один стишок, я его когда-то
слыхала:
Угодно ль? Пуститесь
Вы с Элинор Глин
В грешные игры
На шкуре тигра.
Иль соблазнитесь
Один на один
Ввязаться с ней в грех,
Подостлав иной мех?
— Что ж, herzchen, тебе и правда пора вспоминать свои
привычки, — улыбнулся Лион. — Ты уже полсуток не проявляла
легкомыслия, только отдавала дань Эросу и Морфею.
— Не чувствую сейчас потребности в легкомыслии. —
Джастина улыбнулась в ответ и преспокойно притянула его руку туда, куда
захотелось. — Стишок про тигровую шкуру уж очень кстати, вот я и не
удержалась, но теперь мне больше совсем нечего от тебя скрывать, так что и
легкомыслие уже ни к чему, правда? — Она вдруг принюхалась, чуть потянуло
запахом несвежей рыбы. — Фу, черт, ты ведь так и не поужинал, а теперь уже
время завтракать. Не можешь же ты питаться одной любовью!
— Да, пожалуй, если ты хочешь, чтобы я и впредь так же
убедительно ее доказывал.
— Ну, брось, ты и сам получил полное удовольствие.
— Еще бы. — Он вздохнул, потянулся, зевнул. —
Любопытно, догадываешься ли ты хоть немного, до чего я счастлив.
— Кажется, догадываюсь, — негромко ответила
Джастина.
Он приподнялся на локте, посмотрел внимательно:
— Скажи, ты только ради роли Дездемоны вернулась в
Лондон?
Она больно ущипнула его за ухо.
— Теперь я тебе отплачу, довольно ты меня гонял
вопросами, как девчонку на экзамене. Ты-то сам как думаешь? Лион усмехнулся,
легко разжал ее пальцы.
— Если ты мне не ответишь, herzchen, я тебя задушу
гораздо основательней, чем твой Отелло — Марк.
— Я вернулась в Лондон играть Дездемону, но все равно
из-за тебя. С той минуты, как ты меня тогда поцеловал, я была сама не своя, и
ты прекрасно это знаешь. Вы очень умный человек, Лион Мёрлинг Хартгейм.
— По крайней мере у меня хватило ума понять с первой же
встречи: я хочу, чтобы ты стала моей женой. Джастина порывисто села.
— Женой?!
— Да, женой. Если б ты была мне нужна как любовница, я
получил бы тебя много лет назад. Это было бы не так уж трудно, я же знаю, как у
тебя голова работает. Я только потому этого не добивался, что ты мне нужна
именно в жены, и я понимал, ты еще не представляла себя в такой роли.
— Пожалуй, и сейчас не представляю. — Джастина
пыталась освоиться с этой мыслью. Лион поднялся на ноги, поднял и ее.
— Ладно, поупражняйся немножко, приготовь мне
что-нибудь позавтракать. Будь мы у меня дома, я бы похозяйничал, но в своей
кухне каждый стряпает сам.
— Сегодня я не прочь накормить тебя завтраком, но
обречь себя на это до конца дней моих? — Она покачала головой. —
Пожалуй, это не по мне, Ливень.
И опять перед нею властное лицо римского императора,
царственно невозмутимое перед угрозой мятежа.
— Этим не шутят, Джастина, и не тот я человек, с
которым уместны шутки. Спешить некуда. Ты прекрасно знаешь, терпения у меня
достаточно. Но если ты воображаешь, будто тут возможно что-либо помимо брака,
выбрось это из головы. Пускай все знают, что я тебе муж, а не кто-нибудь.
— Сцену я не оставлю! — вспылила Джастина.
— Verfluchte Kiste
[22]
, да разве я этого
требую? Когда ты наконец повзрослеешь, Джастина? Можно подумать, будто я тебя
приговариваю к пожизненной каторге у плиты! Мы, к твоему сведению, не так
бедны. Обзаводись прислугой, няньками для детей и вообще всем, что тебе еще
нужно.
— Брр! — О детях Джастина уж вовсе не думала. Он
закинул голову и захохотал.
— Да, herzchen, вот это и называется утреннее похмелье
и даже с избытком! Я знаю, с моей стороны глупо сразу же затевать разговор о
прозе, пока достаточно, чтобы ты о ней только подумала. Но предупреждаю честно,
пока ты решаешь, да или нет, помни — если я не получаю тебя в жены, ты мне вообще
не нужна.
Джастина порывисто обняла его, ухватилась за него отчаянно,
как утопающая.
— Ливень, Ливень, не надо со мной так строго! —
взмолилась она.
Дэн одиноко вел свою машину вверх по итальянскому «сапогу» —
миновал Перуджу, Флоренцию, Болонью, Феррару, Палую, выбрал наиболее удобный
объезд мимо Венеции, переночевал в Триесте. Триест он любил больше многих
других городов и потому задержался на берегу Адриатики еще два дня, потом
поднялся горной дорогой в Любляну, еще ночь провел в Загребе. И снова вниз, просторной
долиной реки Савы, среди голубых полей цикория до Белграда, потом ночлег в
Нише. Дальше — Македония, Скопле, еще в руинах после землетрясения, что
разразилось здесь два года назад; и Титов-Белее, город-курорт, своими мечетями
и минаретами странно напоминающий Турцию. В Югославии Дэн всю дорогу был более
чем скромен в еде, стыдно было бы поставить перед собой полную тарелку мяса,
когда здешние жители довольствуются хлебом.
Эвзон, греческая граница, затем Фессалоники. Итальянские
газеты давно уже кричали, что в Греции назревает переворот; Дэн стоял у окна
своей спальни в гостинице, смотрел, как во мраке фессалоникийской ночи
беспокойно мечутся взад и вперед тысячи пылающих факелов, и радовался, что
Джастина с ним не поехала.
— Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! — далеко
за полночь протяжно ревела толпа в свете факелов.
