— Мама, о мама! — Странный звук, то ли вздох, то
ли рыдание. — Дэн умер, мама! Дэн умер!
Земля разверзлась под ногами. Бездонная, бездонная пропасть.
Мэгги проваливается в бездну, глубже, глубже, края смыкаются над головой, и уже
вовек не выбраться, до самой смерти. Что еще могли ей сделать бессмертные боги?
Она не понимала, когда спрашивала об этом. Как смела она спрашивать, как смела
не понимать? Не искушай богов, они этого не любят. Когда она не поехала
посмотреть на него в лучшую минуту его жизни, разделить его радость, она и
впрямь воображала, что расплатилась за все сполна. Дэн будет свободен и от
расплаты, и от нее. Она не увидит его лица, самого дорогого на свете, и тем
заплатит за все. Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и
понимаешь — слишком поздно.
— Джастина, родная, успокойся, — с силой сказала
она, голос ее не дрогнул. — Успокойся и расскажи толком. Ты уверена?
— Мне позвонили из австралийского консульства… там
решили, что я ближайшая родственница. Какой-то ужасный тип все добивался, как я
хочу поступить с телом. Он все время говорил про Дэна «тело». Как будто оно уже
не Дэна, а неизвестно чье. (Мэгги услышала рыдание). Господи! Наверно, этому
бедняге тошно было мне звонить. Мама, мама. Дэн умер!
— Но как, Джастина? Где? В Риме? Почему Ральф мне не
позвонил?
— Нет, не в Риме. Кардинал, наверно, еще ничего не
знает. Тот человек сказал, Дэн утонул, спасая утопающих. У него было два месяца
свободных, мама, и он просил меня поехать с ним, а я не поехала, я хотела
играть Дездемону и хотела быть с Лионом. Если б только я была с Дэном! Будь я
там, может, ничего бы не случилось. Что же мне делать!
— Перестань, Джастина, — сурово сказала
Мэгги. — Брось эти мысли, слышишь? Дэн бы возмутился, ты и сама знаешь.
Несчастье всегда может случиться, а отчего и почему, мы не знаем. Сейчас важно,
что ты жива и здорова, я не потеряла обоих. Теперь ты одна у меня осталась. Ох,
Джасси, Джасси, это так далеко! Мир слишком велик, слишком. Приезжай домой, в
Дрохеду! Мне тошно думать, что ты там совсем одна.
— Нет, мне надо работать. Работа — единственное мое
спасенье. Без работы я сойду с ума. Не надо мне никого, не надо никакого
утешенья. Ох, мама! — Она горько заплакала. — Как мы будем жить без
него?
В самом деле как? И жизнь ли это? Бог дал. Бог и взял. Прах
еси и в прах возвратишься. Жизнь — для нас, недостойных. Жадный Бог берет себе
лучших, предоставляя этот мир нам, прочим, чтобы мы здесь пропадали.
— Никто из нас не знает, долго ли нам жить. Большое
тебе спасибо, Джасси, что позвонила, что сама мне сказала.
— Мне невыносимо было думать, что тебе скажет кто-то
чужой, мама. Немыслимо услышать такое от чужого. Что ты теперь будешь делать?
Что ты можешь сделать?
Напрягая всю волю, Мэгги силилась через мили и мили как-то
согреть и утешить в далеком Лондоне свою погибающую девочку. Сын умер, дочь еще
жива. Надо ее спасти. За всю свою жизнь Джастина любила, кажется, одного только
Дэна. Больше у нее никого нет, даже мать она не любит.
— Джастина, милая, не плачь. Не убивайся так. Дэн ведь
этого не хотел бы, правда? Вернись домой, и тебе станет легче. И мы перевезем
его домой, в Дрохеду. По закону теперь он опять мой, он уже не принадлежит
церкви и она не может мне помешать. Я сейчас же позвоню в наше консульство и в
посольство в Афинах, если сумею пробиться. Он непременно должен вернуться
домой! Просто думать не могу, чтобы его похоронили где-то далеко от Дрохеды.
Здесь его дом, и он должен вернуться домой. Приезжай с ним, Джастина.
Но Джастина съежилась в комок на полу и только головой
качала, как будто мать могла ее видеть. Домой? Никогда она не сможет вернуться
домой. Если б она поехала с Дэном, он был бы жив. Вернуться домой — и чтобы
приходилось изо дня в день, до конца жизни, смотреть в лицо матери? Нет, даже
думать невыносимо.
— Нет, мама, — сказала она, а слезы текли по лицу
и жгли, точно расплавленный металл. Кто это выдумал, будто в самом большом горе
человек не плачет? Много они понимают. — Мне надо оставаться здесь и
работать. Я приеду домой с Дэном, а потом опять уеду в Лондон. Не могу я жить в
Дрохеде.
Три дня длилось беспомощное ожидание, провал в пустоту; из
молчания властей Джастина в Лондоне, Мэгги и вся семья в Дрохеде пытались
извлечь хоть какую-то надежду. Конечно же, недаром так долго нет ответа,
произошла ошибка, будь все правдой, конечно же им бы уже сообщили! Дэн
постучится у двери Джастины и с улыбкой скажет, что вышла преглупая ошибка. В
Греции переворот, беспорядок страшный, наверняка там вышла уйма глупейших
ошибок и недоразумений. Дэн войдет и поднимет их на смех — как могли они
вообразить, будто он умер, он будет стоять здесь и смеяться, высокий, сильный,
полный жизни. Они ждали, и надежда все росла, росла с каждой минутой. Ужасная,
предательская надежда. Он не умер, нет! Дэн не мог утонуть, он превосходный
пловец, он решался плавать даже в самом неспокойном, бурном море, и хоть бы
что. Так они ждали, отвергая то, что случилось, в надежде на ошибку. Сообщить
друзьям и знакомым, написать в Рим — все успеется. На четвертое утро Джастина
получила известие. Будто разом постарев на сто лет, медленно, бессильно она
сняла трубку и снова позвонила в Австралию.
— Мама?
— Джастина?
— Его уже похоронили, мама! Мы не можем взять его
домой! Что же нам делать? Они твердят одно: Крит большой, название деревни
неизвестно, к тому времени, как пришла их телеграмма, его уже куда-то
перетащили и закопали. И он лежит бог весть где, в безымянной могиле! Я не могу
добиться визы в Грецию, никто не желает помочь, там совершенный хаос. Что же
нам делать, мама?
— Встречай меня в Риме, Джастина, — сказала Мэгги.
Все, кроме Энн Мюллер, собрались тут же у телефона, они еще не успели
опомниться. Мужчины за эти три дня постарели на двадцать лет; Фиа, совершенно
седая, по-птичьи хрупкая и сухонькая, бродила по дому и все повторяла: «Зачем
не я умерла? Зачем понадобилось отнять его? Я же старая, такая старая! Я-то
готова умереть, зачем было умирать ему? Зачем не я умерла? Я такая старая!» Энн
слегла, миссис Смит, Минни и Кэт дни и ночи проводили в слезах.
Мэгги положила трубку и молча оглядела окружающих. Вот и
все, что осталось от Дрохеды. Горсточка стариков и старух, бездетные, конченые
люди.
— Дэн потерян, — сказала она. — Его не могут
разыскать, он похоронен где-то на Крите. Такая даль! Как же ему покоиться так
далеко от Дрохеды? Я еду в Рим, к Ральфу де Брикассару. Если кто и может нам
помочь, так только он.
К кардиналу де Брикассару вошел его секретарь.
— Простите, что беспокою вас, ваше высокопреосвященство,
но вас хочет видеть какая-то дама. Я объяснил, что идет конгресс, что вы очень
заняты и никого не можете принять, но они сказала, что будет сидеть в
вестибюле, пока у вас не найдется для нее времени.
