Вошел Пэдди, принес Фионе чашку горячего чая, и она отложила
сытого сонного Хэла на скамью.
— Где мы стоим? — спросила она.
— Это место называется Верхняя долина. Буфетчица
сказала, тут нам прицепят второй паровоз, иначе не одолеть подъем до Литгоу.
— А я успею выпить этот чай?
— Есть еще пятнадцать минут. Фрэнк сейчас принесет тебе
сандвичи, а я пригляжу, чтобы все мальчики поели. В следующий раз можно будет
поесть только поздно вечером на станции Блэйни.
Мэгги выпила пополам с матерью горячий сладкий чай и наспех
проглотила кусок хлеба с маслом, который принес Фрэнк, ею вдруг овладело
нестерпимое волнение. Фрэнк уложил ее на длинной скамье в ногах у маленького
Хэла, укутал пледом, потом так же старательно укрыл Фиону, которая вытянулась
на скамье напротив. Стюарта и Хьюги уложили на полу между скамьями, но Пэдди
сказал жене, что Боба, Фрэнка и Джека уведет в купе немного дальше по коридору,
потолкует с едущими там стригалями и там же все они переночуют. В поезде
оказалось куда приятней, чем на пароходе, слышно было, как свистит ветер в
телеграфных проводах, под размеренное пыхтенье двух паровозов постукивали
стальные колеса, а иногда злобно взвизгивали на крутых поворотах, словно
вот-вот соскользнут с рельс и отчаянно стараются удержаться; Мэгги уснула.
Утром они застыли у окна, испуганные, встревоженные —
никогда они не думали, что такое возможно на одной планете с Новой Зеландией.
Правда, и тут расстилалась холмистая равнина, но ничто, ничто больше не
напоминало о родных краях. Все какое-то бурое и серое, даже деревья! Под
ослепительным солнцем уже изжелта серебрилась озимая пшеница, зыбились и
клонились на ветру колосья, лишь кое-где среди нескончаемых полей вставала
рощица высоких тощих деревьев с голубоватой листвой или чахлая поросль пропыленных
серых кустиков.
Фиона смотрела на эту картину со стоическим спокойствием, не
меняясь в лице, но бедная Мэгги чуть не плакала. Что за ужас эта пустыня, ни
единой живой изгороди, ни пятнышка зелени…
Солнце поднималось все выше, и холод ночи сменился палящим
зноем, а поезд с грохотом несся все дальше и дальше, лишь изредка
останавливаясь в каком-нибудь крохотном городишке, где полно было велосипедов и
конных повозок, но почти не было заметно автомобилей. Пэдди открыл, насколько
возможно, оба окна, хотя в них и летела и все покрывала сажа; они задыхались от
жары, потели в плотной одежде, рассчитанной на новозеландскую зиму, кожа
зудела. Казалось, только в аду может стоять зимой такая жара.
В Джиленбоун приехали уже на закате, это оказалось престранное
место — горсточка ветхих деревянных домов и построек из рифленого железа, всего
одна широкая улица, пыльная, унылая, нигде ни дерева. Заходящее солнце мазнуло
по всему этому золотой кистью и на миг облагородило, но приезжие еще не сошли с
перрона, а позолота уже померкла. И опять перед ними зауряднейший поселок в
дальней дали, на глухой безвестной окраине — последний очаг цивилизации на
самом краю плодородных земель; чуть западней раскинулось на две тысячи миль
безлюдье, безводная пустыня Невер-Невер, где никогда не бывает дождя.
Возле станции стоял великолепный черный автомобиль, и,
преспокойно шагая по толстому слою пыли, к семейству Клири приближался
католический священник. В своей длинной сутане он словно вышел из прошлого, и,
казалось, не переступает ногами, как все люди, но плывет по воздуху, точно
сновидение; пыль вздымалась и клубилась вокруг него и алела в последних лучах
заката.
— Здравствуйте, я пастырь здешнего прихода де
Брикассар, — сказал он Пэдди и протянул руку. — Вы, очевидно, брат
Мэри; вы с ней похожи как две капли воды. — Он обернулся к Фионе, поднес
ее слабую руку к губам, в улыбке его было неподдельное удивление: отец Ральф с
первого взгляда умел отличить женщину благородного происхождения. — О, да
вы красавица! — сказал он, словно такой комплимент в устах священника
звучит как нельзя естественней; потом глаза его обратились на тесную кучку
сыновей Клири. Мгновение он озадаченно смотрел на Фрэнка с малышом на руках,
потом оглядел одного за другим мальчиков, от старших к младшим. Позади них, на
отшибе, стояла Мэгги и смотрела на него, приоткрыв рот, будто на самого Господа
Бога. Словно не замечая, что пачкает в пыли тонкую шелковую сутану, отец Ральф
прошел мимо мальчиков, присел на корточки перед Мэгги и взял ее за плечи, руки у
него были крепкие, добрые и ласковые.
— Ну, а ты кто такая? — спросил он с улыбкой.
— Мэгги, — ответила она.
— Ее зовут Мэгенн, — сердито буркнул Фрэнк, он
сразу возненавидел этого на удивление рослого статного красавца.
— Мэгенн — мое любимое имя. — Отец де Брикассар
выпрямился, но руку Мэгги не выпустил. — Вам лучше сегодня переночевать у
меня, — сказал он, ведя Мэгги к машине. — Завтра утром я отвезу вас в
Дрохеду; это слишком далеко, а вы только-только с поезда.
Помимо гостиницы «Империал» в Джиленбоуне из кирпича
построены были католическая церковь и при ней школа, монастырь и дом
священника; даже большая городская школа скромно размещалась в дощатых стенах.
С наступлением сумерек вдруг резко похолодало; но тут, в гостиной, жарко пылали
в огромном камине поленья и откуда-то из глубины дома тянуло вкуснейшими
запахами. Экономка, сморщенная, сухонькая, на диво живая и проворная шотландка,
развела всех по комнатам, ни на минуту при этом не умолкая.
Семейство Клири, привыкшее к холодной неприступности уэхайнских
пастырей, никак не могло освоиться с веселым, непринужденным добродушием отца
Ральфа. Один Пэдди сразу оттаял, он еще не забыл дружелюбных священнослужителей
родного Голуэя, которые не чуждались своей паствы. Остальные за едой осторожно
помалкивали и после ужина поспешили улизнуть наверх. Пэдди нехотя последовал за
ними. Он-то в своей католической вере обретал тепло и утешение; но остальных
членов семьи она только держала в страхе и покорности: поступай, как велено, не
то будешь проклят вовеки.
Когда они ушли, отец Ральф откинулся в своем излюбленном
кресле; он покуривал, смотрел в огонь и улыбался. Перед его мысленным взором
снова проходили один за другим все Клири, какими он увидел их в первые минуты
на станции. Глава семьи, удивительно похожий на Мэри, но согнутый тяжелым
трудом и, в отличие от сестры, по природе явно не злой; его красивая измученная
жена, — ей впору бы выйти из элегантной коляски, которую примчала пара
белых лошадей; хмурый Фрэнк, у него черные волосы и глаза черные… глаза —
черные! Другие сыновья все в отца, только младший, Стюарт, очень похож на мать,
вот кто будет красив, когда вырастет; что получится из младенца, пока
неизвестно; и, наконец, Мэгти. Премилая, очаровательная девчурка; волосы такого
цвета, что не передать словами — не медно-рыжие и не золотые, какой-то
редкостный сплав того и другого. И как она подняла на него серебристо-серые
глаза, изумительно чистые, сияющие, точно растаявшие жемчужины. Отец Ральф
пожал плечами, бросил окурок в камин и поднялся. Видно, он стареет, вот и
разыгрывается воображение; растаявшие жемчужины, не угодно ли! Вот у него,
наверно, глаза сдают от вечной пыли и песка.
