— Двадцать два.
— Вот как! А вы когда-нибудь жили отдельно от родных?
— Нет.
— Ходили когда-нибудь на танцы? Была у вас подружка?
— Нет.
Фрэнк не желал прибавлять, как положено, «ваше преподобие».
— Тогда он, наверно, скоро вас отпустит.
— Он меня не отпустит, пока я жив. Отец Ральф зевнул,
улегся поудобнее.
— Спокойной ночи, — сказал он.
Утром тучи спустились еще ниже, но дождя все не было, и за
день они вывели овец еще с одного выгона. Через всю землю Дрохеды, с
северо-востока на юго-запад, тянулась гряда невысоких холмов — на этих-то
выгонах и собирали сейчас стада, тут можно будет искать убежища от воды, если
реки выйдут из берегов.
Дождь начался уже к ночи, и Фрэнк со священником рысью
пустились к броду через речку пониже дома Клири.
— Не жалейте лошадь, сейчас не до того! — крикнул
отец Ральф. — Гоните вовсю, не то потонете в грязи!
В считанные секунды они вымокли до нитки — и так же
мгновенно размокла прокаленная зноем почва. Она ничуть не впитывала влагу и
обратилась в море жидкой грязи, лошади еле переступали в ней, увязая чуть не по
колено. По траве еще удавалось двигаться быстро, но ближе к реке, где все давно
вытоптал скот, всадникам пришлось спешиться. Без седоков лошади пошли легче, но
Фрэнк не держался на ногах. Это было хуже всякого катка. На четвереньках они
карабкались вверх по крутому берегу, скользили и снова скатывались обратно.
Мощенную камнем дорогу неторопливая вода обычно покрывала на месте переправы
едва на фут, а сейчас тут мчался пенный поток в четыре фута глубиной; Фрэнк
вдруг услышал — священник смеется. Лошадей подбадривали криками, хлопали по бокам
насквозь промокшими шляпами, и они в конце концов благополучно выбрались на
другой берег, но Фрэнку и отцу Ральфу это не удавалось. Опять и опять они
пытались одолеть косогор и всякий раз сползали вниз. Отец Ральф предложил
залезть на иву, но тут Пэдди, встревоженный появлением лошадей без седоков,
подоспел с веревкой и втащил их наверх.
Пэдди пригласил отца Ральфа зайти к ним, но тот улыбнулся и
покачал головой.
— Меня ждут в Большом доме, — сказал он. Мэри
Карсон услышала его голос прежде, нем кто-либо из прислуги, — он обошел
дом кругом, рассчитав, что с парадного хода легче попадет в отведенную ему
комнату.
— Ну нет, в таком виде вы не войдете, — сказала
она ему с веранды.
— Тогда сделайте одолжение, дайте мне несколько
полотенец и мой чемодан.
Нисколько не смущаясь, она стояла у полуоткрытого окна
гостиной и смотрела, как он стянул мокрую рубашку, сапоги, брюки и стирает с
себя жидкую грязь.
— Никогда не видела мужчины красивее вас, Ральф де
Брикассар, — сказала она. — Почему среди священников так много
красавцев? Ирландская кровь сказывается? Ирландцы ведь красивый народ. Или
красивые мужчины ищут в сане защиту, ведь такая наружность осложняет жизнь?
Ручаюсь, все девчонки в Джилли чахнут от любви к вам.
— Я давно уже научился не обращать внимания на влюбчивых
девиц, — засмеялся он. — Некоторые способны влюбиться во всякого
священника моложе пятидесяти, а если священнику нет тридцати пяти, в него, как
правило, влюблены все. Но откровенно соблазнить меня пытаются только
протестантки.
— О чем вас ни спросишь, ответа начистоту не жди —
так? — сказала Мэри Карсон. Выпрямилась и положила ладонь ему на
грудь. — Вы сибарит, Ральф, вы принимаете солнечные ванны. Что же, у вас
всюду такой загар?
Он с улыбкой наклонился, усмехнулся ей в волосы, расстегнул
полотняные кальсоны; они соскользнули наземь, он отбросил их ногой и стоял,
точно статуя, изваянная Праксителем, а Мэри обошла его и неторопливо осмотрела
со всех сторон.
События последних двух дней веселили его, развеселила и
внезапная мысль — а ведь Мэри Карсон, пожалуй, гораздо уязвимее, чем он
воображал! Однако он неплохо знал ее и потому бесстрашно спросил:
— Вы что же, Мэри, хотите, чтобы я занялся с вами
любовью?
Она оглядела вяло поникший знак его мужского достоинства,
насмешливо фыркнула:
— И в мыслях не было так вас утруждать! А вам нужна
женщина, Ральф?
Он презрительно вскинул голову.
— Нет!
— Мужчина?
— Они еще хуже, чем женщины. Нет, никто мне не нужен.
— Так что же, обходитесь сами?
— Ни малейшего желания.
— Любопытно. — Она шагнула обратно в гостиную. —
Ральф, кардинал де Брикассар! — съехидничала напоследок. Но, уйдя от его
проницательного взгляда, сникла в своем глубоком кресле, стиснула кулаки,
охваченная бессильной злобой на капризы судьбы.
Отец Ральф, обнаженный, сошел с веранды на подстриженный
газон и остановился — руки закинуты за голову, веки сомкнуты; он подставлял все
тело теплым, вкрадчивым, покалывающим струйкам дождя, и они чудесно ласкали
незащищенную кожу. Стало совсем темно. Но в нем сохранялось все то же вялое
спокойствие.
Речка вышла из берегов, сваи, на которых стоял дом Пэдци,
все глубже уходили в воду, она подкрадывалась по Главной усадьбе к Большому
дому.
— Завтра начнет спадать, — сказала Мэри Карсон,
когда встревоженный Пэдди пришел сказать ей об этом.
Как всегда, она оказалась права: на следующей неделе вода
понемногу убывала и наконец вернулась в обычное русло. Выглянуло солнце, воздух
раскалился до ста пятнадцати в тени, и трава будто взлетела в небо — высокая,
чуть не по пояс, свежая, сверкающая бледным золотом так, что слепило глаза.
Блестела отмытая от пыли листва деревьев, вернулись орды попугаев, которые
неведомо где укрывались во время дождя, — теперь они снова мелькали в
ветвях всеми цветами радуги и тараторили пуще прежнего.
Отец Ральф возвратился к своей заброшенной было пастве,
невозмутимый и довольный: выговор за отлучку ему не грозит, ведь у самого
сердца, под белой священнической сорочкой, покоится чек на тысячу фунтов.
Епископ будет в восторге.
Овец перегнали обратно на пастбища, и семейству Клири
пришлось выучиться обычаю здешнего края — сиесте. Вставали в пять утра,
заканчивали все дела к полудню и валились без сил, обливались потом, ворочались
и не находили себе места до пяти вечера. Так было и с женщинами в доме, и с
мужчинами на выгонах. Работа, которую нельзя было сделать до полудня,
заканчивалась после пяти, ужинали после захода солнца, стол был выставлен на
веранду. Постели тоже пришлось вытащить из дому, потому что жара не спадала и к
ночи. Кажется, ртуть уже целую вечность ни днем, ни ночью не опускалась ниже
ста. Про говядину и думать забыли, в пищу годились только барашки
поменьше, — их успевали съесть, пока мясо не испортится. И все жаждали
разнообразия, всем опостылели вечные бараньи отбивные, тушеная баранина,
пастуший пирог из бараньего фарша, баранина под соусом кэрри, жареная баранья
нога, баранина с пряностями, вареная, соленая, баранина во всех видах.
