Мэгги отчаянно, совсем не по-детски вскрикнула, отшвырнула
Агнес и все кричала, закрыв лицо руками, ее трясло, колотило крупной дрожью.
Потом она почувствовала — Фрэнк отнимает ее ладони от лица, берет ее на руки,
прижимает к себе. Она уткнулась лбом ему в шею, крепко обняла — его близость
утешала, успокаивала, и Мэгги даже почувствовала, как славно от него пахнет:
лошадьми, потом, железом.
Наконец она немного успокоилась, и Фрэнку удалось выспросить
у нее, что случилось; он поднял куклу и с недоумением разглядывал ее пустой
череп и пытался вспомнить — мучили ли и его непонятные страхи, когда он был
малышом. Но нет, его преследовали другие наваждения: люди, перешептывания,
косые взгляды. Вспомнилось измученное, робкое лицо матери, дрожь ее руки,
сжимающей его руку, ее поникшие плечи.
Что же увидела Мэгги, что ее так ужаснуло? Пожалуй, она бы куда
меньше напугалась, если бы Агнес, потеряв волосы, просто залилась кровью. Это
дело обычное, в семействе Клири по меньшей мере раз в неделю кто-нибудь уж
непременно порежется или разобьется до крови.
— Глаза… глаза… — шептала Мэгги, она отворачивалась,
нипочем не хотела смотреть на куклу.
— Чудо, а не кукла! — пробормотал Фрэнк, зарываясь
лицом в волосы сестры. Что за волосы, густые, мягкие и такие удивительно яркие!
Добрых полчаса он умасливал Мэгги, пока удалось заставить ее
посмотреть на Агнес, и еще с полчаса — пока не уговорил заглянуть в дырявую
куклину голову. Он показал девочке, как устроены глаза, как все точно
рассчитано и пригнано, чтобы они не косили, легко закрывались и открывались.
— Ну, а теперь тебе пора домой, — сказал он,
повыше поднял сестренку, прижал к себе, втиснул куклу посередке. — Мы
попросим маму привести ее в порядок, ладно? Постираем и погладим ей платье и
приклеим обратно волосы. А с этими жемчужинками я тебе сделаю настоящие
шпильки, чтоб не падали, и ты сможешь ее причесывать на все лады, как захочешь.
Фиона Клири на кухне чистила картошку. Она была чуть ниже
среднего роста, очень хороша собой, настоящая красавица, но лицо строгое,
суровое; безукоризненно стройная фигура с тонкой талией ничуть не расплылась,
не отяжелела, хоть эта женщина и выносила под сердцем шестерых детей. На ней
было серое миткалевое платье, длинная юбка спадала до чистого как стеклышко
пола; спереди платье прикрывал широчайший накрахмаленный белый фартук, он
надевался через голову и завязан был на спине аккуратнейшим жестким от крахмала
бантом. С раннего утра и до поздней ночи жизнь ее протекала в кухне и в
огороде, ноги в грубых черных башмаках носили ее все по тому же кругу — от
плиты к корыту, от стирки к грядкам, а там к бельевой веревке и снова к плите.
Она положила нож на стол, посмотрела на Фрэнка с Мэгги, углы
красиво очерченных губ опустились.
— Мэгги, я тебе позволила с утра надеть лучшее платье с
одним условием — чтоб ты его не запачкала. А посмотри на себя! Какая же ты
грязнуля!
— Она не виновата, мам, — вступился Фрэнк. —
Джек и Хьюги отняли у нее куклу, хотели поглядеть, как действуют руки и ноги. Я
ей обещал, что мы поправим дело, будет кукла опять как новенькая. Мы ведь
сумеем, правда?
— Дай посмотрю. — Фиа протянула руку. Она была не
щедра на слова, больше отмалчивалась. О чем она думала, не знал никто, даже ее
муж; держать в строгости детей она предоставляла ему и все, что он велел,
исполняла беспрекословно и безропотно, разве только случится что-то уж вовсе
необычное. Мэгги слыхала, мальчики шептались между собой, будто мать боится
отца не меньше, чем они сами, но если это было и верно, страх она скрывала под
маской непроницаемого, чуть хмурого спокойствия. Она никогда не смеялась и, что
бы ни было, ни разу не вспылила.
Внимательно осмотрев Агнес, Фиа положила ее на шкафчик возле
плиты и поглядела на Мэгги.
— Завтра утром я постираю ей платье и сделаю новую
прическу. А сегодня вечером, после ужина, Фрэнк может приклеить ей волосы и
вымыть ее.
Слова эти прозвучали не то чтобы утешительно, скорее
деловито. Мэгги кивнула, неуверенно улыбнулась; в иные минуты ей ужасно
хотелось, чтобы мать засмеялась, но этого никогда не бывало. Мэгги чувствовала
— есть у нее с матерью что-то общее, что отделяет их обеих от отца и мальчиков,
но мама всегда занята, всегда такая прямая, непреклонная — не подступишься.
Кивнет рассеянно, ловко повернется от плиты к столу, колыхнув длинной сборчатой
юбкой, и опять работает, работает, работает.
И никто из детей, кроме Фрэнка, не понимал, что в матери
живет непреходящая, неисцелимая усталость. Так много надо сделать, и ни на что
нет денег, и не хватает времени, и на все про все только одна пара рук. Хоть бы
уж Мэгги подросла и стала помощницей; малышка и сейчас делает что попроще и
полегче, но ей всего-то четыре, на ее плечи много не переложишь. Шестеро детей
— и только одна девочка, да притом самая младшая. Все знакомые и сочувствуют
матери такого семейства, и завидуют, но работы от этого меньше не становится. В
рабочей корзинке накопилась гора нештопаных носков, и на спицах еще новый
носок, недовязанный, и Хьюги уже вырастает из своих свитеров, а Джек еще не
настолько вырос, чтобы отдать ему свой.
По чистой случайности неделю, на которую приходился день
рожденья Мэгги, Падрик Клири проводил дома. Время стрижки овец еще не настало,
и он ходил работать по соседям — пахал и сеял. Сам он был стригаль — занятие
сезонное, длится с середины лета и до конца зимы, а потом наступает время
окота. Обычно Клири ухитрялся найти достаточно работы, чтобы продержаться с семьей
весну и первый месяц лета: помогал принимать ягнят, пахал землю или подменял
хозяина какой-нибудь молочной фермы, который не поспевал дважды в день подоить
всех коров. Где найдется работа, туда он и шел, предоставляя семье в большом
старом доме справляться своими силами; и не так уж это жестоко. Если ты не из
тех счастливчиков, у кого есть своя земля, ничего другого не остается.
Когда он в этот день вскоре после захода солнца вернулся
домой, лампы были уже зажжены и на высоком потолке плясали тени. Мальчики —
все, кроме Фрэнка, — собрались на заднем крыльце, играли с какой-то
лягушкой;
Падрик сразу понял, где Фрэнк: от поленницы доносилось
размеренное тюканье топора. Падрик прошел через широкое крыльцо, почти не
задерживаясь, только дал пинка Джеку да дернул за ухо Боба.
— Подите помогите Фрэнку с дровами, бездельники. Да
поживей, пока мама не позвала ужинать, не то всем попадет.
Он кивнул Фионе, которая хлопотала у плиты; не обнял ее, не
поцеловал, полагая, что всякие проявления нежных чувств между мужем и женой
уместны только в спальне. Пока он стаскивал облепленные засохшей грязью
башмаки, подбежала вприпрыжку Мэгги с его домашними шлепанцами, и Падрик широко
улыбнулся ей; как всегда, при виде малышки в нем всколыхнулось непонятное
удивление. Она такая хорошенькая, такие у нее красивые волосы; он подцепил один
локон, вытянул и снова отпустил — забавно смотреть, как длинная прядь опять
свернется пружинкой и отскочит на место. Потом подхватил дочку на руки, подошел
к очагу, подле которого стояло единственное в кухне удобное кресло —
деревянное, с резной спинкой и привязанной к сиденью подушкой. Негромко
вздохнул, сел, достал свою трубку, пепел небрежно вытряхнул прямо на пол. Мэгги
уютно свернулась у отца на коленях, обвила руками его шею и подняла к нему прохладную
свежую рожицу — то была ее обычная вечерняя игра: смотреть, как сквозь его
короткую рыжую бороду просвечивает огонь.
