— Полно вам, Энни! Волосы ведь неживые, нельзя же
кого-то полюбить только за цвет волос, — поддразнил он.
— Ну, она же милая, бедняжечка — есть такие неубереги,
сами знаете.
Нет, отец Ральф не знал и не стал спрашивать, что это за слово
«неубереги», и не сказал вслух, что оно даже по звучанию своему подходит к
Мэгги. Порой не стоит вникать в смысл речей Энни и поощрять ее излишним
вниманием; Энни недаром называет себя вещуньей — и вот жалеет девочку, а ему
вовсе не хочется услышать, что жалости достойно не столько прошлое Мэгги,
сколько будущее.
Явился Фрэнк, его все еще трясло после встречи с отцом, и он
не знал, куда себя девать.
— Пойдем, Мэгги, я сведу тебя на ярмарку, — сказал
он и протянул руку.
— Может быть, я отведу вас обоих? — И отец Ральф
тоже подал ей руку.
И вот Мэгги идет между двумя людьми, которых боготворит, и
крепко-крепко держится за их руки — она на седьмом небе.
Джиленбоунская выставка располагается на берегу Баруона,
рядом с ипподромом. Хотя после наводнения минуло полгода, почва еще не просохла
и, растоптанная собравшимися пораньше нетерпеливыми зеваками, уже обратилась в
жидкую грязь. За стойлами для отборных, первоклассных овец и коров, свиней и
коз, соперничающих за награды, разбиты были палатки со всяческой снедью и
кустарными поделками местных умельцев. Племенной скот и печенье, вязаные шали и
вязаные кофточки и капоры для младенцев, вышитые скатерти, кошки, собаки,
канарейки — есть на что посмотреть.
А дальше, за всем этим, — скаковой круг, здесь молодые
всадники и всадницы на скакунах с подстриженными хвостами гарцуют перед
судьями, — судьи и сами очень похожи на лошадей, решила Мэгги и не
удержалась, хихикнула. Наездницы в великолепных амазонках тонкой шерсти, в
цилиндрах, кокетливо обмотанных тончайшей вуалью с развевающимися концами,
сидят бочком на высоченных лошадях. Мэгги просто понять не могла, как можно в
такой шляпе и при такой непрочной посадке удержаться на лошади и сохранить
пристойный вид, если она хоть немножко ускорит шаг, но тут на глазах у Мэгги
одна блистательная дама заставила своего гордого коня проделать ряд сложнейших
прыжков и скачков — и до конца выглядела безупречно. А потом эта дама
нетерпеливо пришпорила коня, проскакала галопом по размокшему полю и
остановилась как раз перед Мэгги, Фрэнком и отцом Ральфом, преграждая им путь.
Перекинула ногу в черном лакированном сапожке через седло и, сидя уже совсем
боком, на самом краешке, повелительно простерла руки, затянутые в перчатки:
— Отец Ральф! Будьте столь любезны, помогите мне
спешиться!
Он протянул руки, взял ее за талию, она оперлась на его
плечи, и он легко снял ее с седла, а как только ее сапожки коснулись земли,
отпустил эту тонкую талию, взял лошадь под уздцы и повел; молодая особа пошла
рядом, без труда применяясь к его походке.
— Вы выиграете Охотничий заезд, мисс Кармайкл? —
без малейшего интереса осведомился священник.
Она капризно надула губы; она была молода, очень хороша
собой, и ее явно задело странное равнодушие отца Ральфа.
— Надеюсь выиграть, но не вполне в этом уверена. У меня
ведь серьезные соперницы — мисс Хоуптон и миссис Энтони Кинг. Однако состязания
по выездке я рассчитываю выиграть, так что если в Охотничьем заезде и не
выиграю, огорчена не буду.
Она говорила так гладко, так правильно, до странности чопорно
— то была речь благородной особы, столь воспитанной и образованной, что ни
живое чувство, ни единое образное слово не скрашивали эту речь. И отец Ральф,
обращаясь к ней, тоже заговорил округлыми фразами, приглаженными словами, без
следа обаятельной ирландской живости, словно чопорная красавица вернула его к
тем временам, когда он и сам был таким.
Мэгги нахмурилась, озадаченная, неприятно удивленная: как
легко, но и осторожно они перебрасываются словами, как переменился отец Ральф —
непонятно, в чем перемена, но она есть и ей, Мэгги, перемена эта совсем не
нравится. Мэгги выпустила руку Фрэнка, да и трудно им теперь стало идти всем в
ряд.
Когда они подошли к широченной луже, Фрэнк уже далеко
отстал. Отец Ральф оглядел лужу — она была больше похожа на неглубокий
пруд, — и глаза его весело блеснули; он обернулся к девочке, которую
по-прежнему крепко держал за руку, наклонился к ней с особенной нежностью — это
мисс Кармайкл мигом почувствовала — вот чего не хватало их учтивой светской
беседе.
— Я не ношу плаща, Мэгги, милая, и потому не могу
бросить его к твоим ногам, как сэр Уолтер Роли. Вы, конечно, извините меня,
дорогая мисс Кармайкл, — тут он передал ей поводья ее коня, — но не
могу же я допустить, чтобы моя любимица запачкала башмачки, не так ли?
Он легко подхватил Мэгги под мышку и прижал ее к боку,
предоставив мисс Кармайкл одной рукой подобрать тяжелую длинную юбку, другой —
поводья и шлепать по воде без посторонней помощи. За спиной у них громко
захохотал Фрэнк, от чего настроение красавицы отнюдь не стало лучше, и, перейдя
лужу, она круто свернула в другую сторону. Отец Ральф спустил Мэгги наземь.
— Вот ей-богу, она бы рада вас убить, — сказал
Фрэнк. Он был в восторге от этой встречи и от рассчитанной жестокости отца
Ральфа. Такая красавица и такая гордая, кажется, ни один мужчина перед ней не
устоит, даже и священник, а вот отец Ральф безжалостно сокрушил ее веру в себя,
в силу дерзкой женственности, которая служила ей оружием. Как будто он,
священник, ненавидит ее и все, что она олицетворяет, этот женский мир,
утонченный и таинственный, куда Фрэнку еще не случилось проникнуть. Уязвленный
словами матери, он очень хотел, чтобы мисс Кармайкл его заметила: как-никак, он
старший сын наследника Мэри Карсон, а она даже не удостоила его взглядом, будто
его и нет вовсе. Она была поглощена этим попом, а ведь он существо бесполое.
Хоть и высокий, и смуглый, и красавец, а все равно не мужчина.
— Не беспокойтесь, она так просто не угомонится, —
язвительно усмехнулся отец Ральф. — Она ведь богата и в ближайшее воскресенье
всем напоказ пожертвует церкви десять фунтов. — Он засмеялся, глядя на
изумленное лицо Фрэнка. — Я не намного старше вас, сын мой, но хоть я и
священник, а человек очень даже практический. Не ставьте это мне в укор; просто
я много в жизни повидал.
Ипподром остался позади, они вышли на площадь, отведенную
для всевозможных увеселений. И Фрэнк и Мэгги вступили сюда, как в волшебную
страну. Отец Ральф дал Мэгги целых пять шиллингов, у Фрэнка — пять фунтов;
какое счастье, когда можешь заплатить за вход в любой заманчивый балаган.
Народу полным-полно, всюду снует детвора, круглыми глазами глядит на
завлекательные, подчас довольно неуклюже намалеванные надписи над входом в
потрепанные парусиновые шатры: «Самая толстая женщина в мире»;
«Принцесса-Гурия, Танец со змеями (спешите видеть, она разжигает ярость
Кобры!)»; «Человек без костей из Индии»; «Голиаф, Величайший Силач на Земле»;
