— Хочешь подождать Фрэнка или, может быть, пойдем?
— Обожду Фрэнка, — прошептала Мэгги и прислонилась
к его боку, благодарная за это ненавязчивое сочувствие.
— Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим
несуществующим сердцем? — сказал он в раздумье, полагая, что она,
ослабевшая, жалкая, не слушает, и, как многие, кто живет в одиночестве, уступая
потребности высказать свои мысли вслух. — Ты ничуть не похожа на мою мать,
сестры у меня никогда не было, просто не пойму, что же это такое в тебе и в
твоем несчастном семействе… Очень трудно тебе живется, моя маленькая Мэгги?
Из балагана вышел Фрэнк, промахивая платком рассеченную
губу, бровь залеплена куском пластыря. Впервые за все время их знакомства лицо
у него счастливое — должно быть, так выглядит большинство мужчин после того,
что называется «неплохо провести ночь с женщиной», подумал священник.
— Почему тут Мэгги? — свирепо спросил Фрэнк, еще
взвинченный после боя.
— Удержать ее можно было бы только одним способом:
связать по рукам и ногам и, конечно, заткнуть рот кляпом, — едко ответил
отец Ральф; не очень-то приятно оправдываться, но, пожалуй, Фрэнк и на него
может кинуться с кулаками. Он опасался вовсе не Фрэнка, но скандала на
людях. — Она испугалась за вас, Фрэнк, и хотела быть поближе, своими
глазами убедиться, что с вами ничего худого не случилось. Не надо на нее
сердиться, она и без того переволновалась.
— Не смей рассказывать папе, что ты сюда
совалась, — сказал сестре Фрэнк.
— Если не возражаете, может быть, на этом закончим нашу
прогулку? — предложил священник. — Я думаю, всем нам не помешает
отдохнуть и выпить горячего чаю у меня дома. — Он легонько ущипнул Мэгги
за кончик носа. — А вам, молодая особа, не помешает еще и хорошенько
вымыться.
Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая пытка,
Фиона никогда им так не помыкала; старухе надо было помогать, когда она, брюзжа
и фыркая, пробиралась во французских шелковых туфельках по джиленбоунской
грязи; улыбаться и что-то говорить людям, которых она удостаивала кивком
свысока; стоять рядом, когда она вручала победителю главного заезда
Джиленбоунский приз — изумрудный браслет. Пэдди, хоть убейте, не понимал, с
какой стати, чем бы вручить кубок с золотой пластинкой и солидную сумму
наличными, все призовые деньги ухлопали на женскую побрякушку, — слишком
чужда была ему сугубо любительская природа этих состязаний; подразумевалось,
что люди, занимающиеся конным спортом, не нуждаются в презренном металле и
могут пустить выигрыш на ветер ради женщины. Хорри Хоуптон, чей гнедой мерин Король
Эдуард выиграл этот изумрудный браслет, в прошлые годы уже стал обладателем
других браслетов — рубинового, бриллиантового и сапфирового, но сказал, что не
успокоится, пока не наберет полдюжины: у него была жена и пять дочерей.
В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке Пэдди было
не по себе, он парился в плотном синем костюме, желудок, привычный к баранине,
плохо мирился с экзотической сиднейской закуской из крабов и моллюсков, которую
подавали к шампанскому на торжественном завтраке. И он чувствовал себя дурак
дураком и не сомневался, что вид у него дурацкий. Его лучший костюм плохо сшит
и откровенно старомоден, так и разит глубокой провинцией. И все вокруг ему
чужие — все эти шумные, напористые скотоводы, и их солидные высокомерные жены,
и долговязые, зубастые молодые женщины (в них и самих есть что-то лошадиное) —
все эти сливки того, что местный «Бюллетень» именует «скваттократией»
[4]
. Ведь они изо всех сил стараются забыть о тех днях, когда в
прошлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захватили обширные земли,
которые потом, с созданием Федерации и самоуправления, власти молчаливо
признали их собственностью. Эта верхушка вызывает в стране всеобщую зависть,
эти люди образовали свою политическую партию, посылают своих детей в
аристократические школы в Сиднее, запросто принимают у себя принца Уэльского,
когда он является в Австралию с визитом. А он, Пэдди Клири, — простой
человек, рабочий. И ничего у него нет общего с этими колониальными
аристократами, слишком неприятно напоминают они ему семейство его жены.
И когда вечером в гостиной отца Ральфа он застал Фрэнка,
Мэгги и самого хозяина у пылающего камина — спокойных, довольных, сразу видно,
провели день беззаботно и весело, — его взяла досада. Ему отчаянно не
хватало незаметной, но надежной поддержки жены, а сестру он терпеть не мог,
пожалуй, не меньше, чем когда-то в раннем детстве, в Ирландии. И вдруг он
заметил пластырь над глазом Фрэнка, его опухшее лицо, и несказанно обрадовался
предлогу для вспышки.
— Ты как же это покажешься матери на глаза в таком
виде? — заорал он. — Чуть за тобой не уследи, ты опять за старое, кто
на тебя косо ни поглядит, сразу лезешь а драку.
Пораженный отец Ральф вскочил, раскрыл было рот — примирить,
успокоить, но Фрэнк опередил его.
— Я на этом заработал деньги, — очень тихо сказал
он, показывая на пластырь. — Двадцать фунтов за несколько минут, тетушка
Мэри нам с тобой двоим за месяц столько не платит! Нынче в балагане Джимми
Шармена я уложил троих классных боксеров и продержался целый раунд против
чемпиона в легком весе. И заработал себе двадцать фунтов. Может, по-твоему, мне
и не следует этим заниматься, а только нынче сколько народу там было, все меня
зауважали!
— Управился с парочкой выдохшихся перестарков на
захолустном представлении да и возгордился? Пора подрасти, Фрэнк! Понятно,
росту в тебе уже не прибавится, но хоть бы ради матери постарался ума
прибавить!
Как побледнел Фрэнк! Лицо — точно выбеленная непогодой
кость. Выслушать жесточайшее оскорбление, да еще от кого — от родного отца, и
нельзя ответить тем же. Он задыхался, еле пересиливая себя, чтобы не пустить в
ход кулаки.
— Никакие они не перестарки, папа. Ты не хуже меня
знаешь, кто такой Джимми Шармен. И сам Джимми Шармен сказал, из меня выйдет
классный боксер, он хочет взять меня в команду и сам будет тренировать. Да еще
станет мне платить! Может, росту во мне и не прибавится, зато силы хватает, я
кого хочешь разделаю под орех — и тебя тоже, ты, вонючий старый козел!
Пэдди прекрасно понял намек, скрытый в последних словах, и
тоже страшно побледнел.
— Да как ты смеешь!
— А кто ж ты есть? Скот похотливый! Ты что, не можешь
оставить ее в покое? Не можешь не приставать к ней?
— Не надо, не надо! — закричала Мэгги. Отец Ральф
будто когтями впился ей в плечи, больно прижал к себе. Слезы струились у нее по
щекам, она отчаянно, тщетно старалась вырваться. — Не надо, папочка! Ой,
Фрэнк, не надо! Пожалуйста, не надо! — пронзительно кричала она.
Но ее слышал один только отец Ральф. Фрэнк и Пэдди стояли
лицом к лицу, страх и враждебность наконец обрели выход. Плотина, которая
прежде их сдерживала — общая любовь к Фионе, — прорвалась, ожесточенное
соперничество из-за нее вышло наружу.
