— Ну, как ты, Фиа? — спросил жену Падрик Клири.
— Все хорошо, Пэдди. Кончил ты сегодня с нижним
участком?
— Да, все закончил. Завтра с утра пораньше примусь за
верхний. Ох, и устал же я!
— Еще бы. Макферсон опять дал тебе эту норовистую
кобылу?
— Ясное дело. Неужто, по-твоему, он станет маяться с
этой животиной сам, а мне даст чалого? Плечи ломит, сил нет. Бьюсь об заклад,
другой такой упрямой скотины во всей Новой Зеландии не сыщешь.
— Ну, ничего. У старика Робертсона все лошади хорошие,
а ты уже скоро перейдешь к нему.
— Поскорей бы. — Падрик набил трубку дешевым
табаком, притянул к себе фитиль, торчащий из жестянки подле плиты. На миг сунул
фитиль в открытую дверцу топки, и он занялся; Падрик откинулся на спинку
кресла, затянулся так глубоко, что в трубке даже как-то забулькало. — Ну
как, Мэгги, рада, что тебе уже четыре года? — спросил он дочь.
— Очень рада, пап.
— Мама уже отдала тебе подарок?
— Ой, пап, как вы с мамой догадались, что мне хочется
Агнес?
— Агнес? — Он с улыбкой быстро глянул на жену,
озадаченно поднял брови. — Стало быть, ее звать Агнес?
— Да. Она красивая, папочка. Я бы целый день на нее
смотрела.
— Счастье, что еще есть на что смотреть, — хмуро
сказала Фиа. — Джек с Хьюги сразу ухватили эту куклу, бедняга Мэгги и
разглядеть ее толком не успела.
— Ну, на то они мальчишки. Сильно они ее испортили?
— Все поправимо. Фрэнк им вовремя помешал.
— Фрэнк? А что он там делал? Он должен был весь день
работать в кузне. Хантер торопит с воротами.
— Фрэнк и работал весь день. Он только приходил за
каким-то инструментом, — поспешно сказала Фиа: Падрик всегда был слишком
строг с Фрэнком.
— Ой, папочка. Фрэнк мой самый лучший брат! Он спас мою
Агнес от смерти, и после ужина он опять приклеит ей волосы.
— Вот и хорошо, — сонно промолвил отец, откинулся
на спинку кресла и закрыл глаза.
От очага несло жаром, но он этого словно не замечал; на лбу
его заблестели капли пота. Он заложил руки за голову и задремал.
От него-то, от Падрика Клири, его дети и унаследовали густые
рыжие кудри разных оттенков, хотя ни у кого из них волосы не были такими
вызывающе медно-красными. Падрик был мал ростом, но необыкновенно крепок, весь
точно из стальных пружин; ноги кривые оттого, что он сызмальства ездил верхом,
руки словно стали длинней оттого, что долгие годы он стриг овец; и руки и грудь
— в курчавой золотистой поросли, будь она черной, это бы выглядело безобразно.
Ярко-голубые глаза, привыкшие смотреть вдаль, всегда прищурены, точно у моряка,
а лицо славное, улыбчивое и с юмором, эта неизменная готовность улыбнуться
сразу привлекала к нему людей. И притом великолепный, истинно римский нос,
который должен был приводить в недоумение сородичей Падрика, а впрочем, у
берегов Ирландии во все времена разбивалось немало чужестранных кораблей. Речь
его еще сохранила мягкость и торопливую невнятность, присущую голуэйским
ирландцам, но почти двадцать лет, прожитых в другом полушарии, наложили на нее
свой отпечаток, изменили иные звуки, чуть замедлили темп и придали ей сходство
со старыми часами, которые не худо бы завести. Счастливец, он ухитрялся куда
лучше многих справляться со всеми трудами и тяготами своей жизни — и, хотя
семью держал в строгости и поблажки никому не давал, все дети, за одним
исключением, его обожали. Если в доме не хватало хлеба, он обходился без хлеба;
если надо было выбрать — обзавестись чем-то из одежды ему или кому-то из его
отпрысков, он обходился без обновы. А это в своем роде куда более веское
доказательство любви, чем миллион поцелуев, они-то даются легко. Он был очень
вспыльчив и однажды убил человека. Но ему повезло, тот человек был англичанин,
а в гавани Дан-Лэри как раз стоял под парами корабль, уходящий в Новую
Зеландию…
Фиона выглянула из дверей кухни и позвала:
— Ужинать!
Один за другим явились сыновья, последним — Фрэнк с большой
охапкой дров, он свалил их в ящик у плиты. Падрик спустил Мэгги с колен, прошел
в дальний конец кухни и занял место во главе грубо сколоченного обеденного
стола, мальчики расселись по сторонам, а Мэгги вскарабкалась на деревянный
ящик, который отец поставил для нее на стуле подле себя.
Фиа раскладывала еду по тарелкам прямо на столе, за которым
стряпала, и делала это быстрей и сноровистей любого официанта; она подавала по
две тарелки сразу: сперва мужу, потом Фрэнку, дальше мальчикам по старшинству,
наконец, Мэгги и последней взяла себе.
— У-у! Студень! — скривился Стюарт, берясь за
вилку. — Зачем вы меня назвали вроде этой еды…
— Знай ешь, — оборвал отец. Большие тарелки полны
были доверху: к студню — щедрые порции вареного картофеля, баранина, бобы
только сегодня с огорода. Хоть кое-кто и фыркал и ворчал себе под нос, ребята,
включая Стюарта, уплели все дочиста да еще вытерли тарелки хлебом и получили в
придачу по несколько ломтей хлеба с маслом и с джемом из своего крыжовника. Фиа
подсела к общему столу, наскоро поела сама, снова поспешила к кухонному столу и
разложила по глубоким тарелкам изрядные куски пудинга, очень сладкого и
насквозь пропитанного джемом. Все это было тут же залито потоками еще
дымящегося заварного крема, и опять она принялась сновать от рабочего стола к
обеденному, разнося по две тарелки сразу. И наконец со вздохом села: теперь
можно спокойно поесть самой.
— Ой, как вкусно! Джем с кремом! — восторженно
закричала Мэгги и стала чертить по лакомству ложкой, так что скоро сквозь
желтый крем проступили розовые разводы.
— Да, Мэгги, дочка, ведь сегодня твое рожденье, вот
мама и приготовила твой любимый пудинг, — с улыбкой сказал отец.
На этот раз никто не ворчал и не жаловался — какой бы ни был
пудинг, его уплетали за обе щеки: в семействе Клири все были сластены.
Но хоть они и ели так обильно и сытно, никто не толстел. Не
приобреталось ни грамма лишнего веса — все расходовалось в работе либо в игре.
Овощи и фрукты съедались потому, что это вкусно, но если бы не хлеб и
картофель, не мясо и горячие мучные пудинги, неоткуда было бы взять силы.
А потом Фиа налила всем чаю из огромного чайника, и еще
около часу семья не расходилась: пили чай, читали, разговаривали; Пэдди,
попыхивая трубкой, увлеченно читал какую-то книгу, взятую в библиотеке. Боб с
головой ушел в другую. Фиа опять и опять подливала всем чаю, младшие строили
планы на завтра. Занятия в школе кончились, впереди долгие летние каникулы,
мальчики почуяли свободу, и им уже не терпелось приняться за свою долю работы
по дому и в огороде. Бобу поручено подкрасить, где надо, стены снаружи; Джеку и
Хьюги — держать в порядке поленницу, надворные постройки, помогать с дойкой,
Стюарту — пропалывать грядки; по сравнению с ужасами школы все это просто
детская игра. Отец порой поднимал голову от книги и подбавлял к списку еще
какое-нибудь дело, но Фиа молчала; Фрэнк устало обмяк на стуле и прихлебывал
чай, одну чашку за другой.
