Когда он шагал через лужайку обратно, автомобили, рокоча
моторами, уже отъезжали; праздник наконец-то кончился. В доме музыканты,
шатаясь от рома и усталости, укладывали свои инструменты, измученные горничные
и нанятые на этот вечер помощницы пытались хоть немного навести порядок. Отец
Ральф укоризненно покачал головой.
— Отошлите всех спать, дорогая миссис Смит, — на
ходу сказал он экономке. — За такую работу лучше приниматься со свежими
силами. Я уж позабочусь, чтобы миссис Карсон не рассердилась.
— Хотите что-нибудь перекусить, ваше преподобие?
— Боже упаси! Я иду спать.
Уже далеко за полдень кто-то тронул его за плечо. Не в силах
открыть глаза, он дотянулся до этой руки, хотел прижаться к ней щекой.
— Мэгги… — пробормотал он спросонок.
— Ваше преподобие, ваше преподобие! Ох, пожалуйста,
проснитесь!
Голос прозвучал так, что сна как не бывало, он мигом открыл
глаза.
— Что случилось, миссис Смит?
— Миссис Карсон… она умерла.
Отец Ральф глянул на часы — шесть вечера; шатаясь, насилу
одолевая тяжкое оцепенение, которым оглушала невыносимая дневная жара, он
выпутался из пижамы, натянул сутану, набросил на шею узкую лиловую епитрахиль,
достал елей для соборования, святую воду, большой серебряный крест, четки
черного дерева. Он ни на минуту не усомнился в словах миссис Смит — конечно же,
старая паучиха умерла. Уж не отравилась ли в конце концов? Если так, дай Бог,
чтобы в комнате не осталось следов и чтобы не понял врач. Что пользы ее
соборовать, он и сам не знал. Но так полагается. Откажись он — и не миновать
вскрытия, всяческих осложнений. Внезапное подозрение — не покончила ли она
самоубийством — тут было ни при чем; но совершить священный обряд над телом
Мэри Карсон показалось ему непристойным.
Да, она была мертва, еще как мертва — должно быть, умерла
через считанные минуты после того, как ушла к себе, добрых пятнадцать часов
назад. Все окна закрыты наглухо, и в комнате сыро — она всегда велела по углам,
не на виду, расставлять тазы с водой, это будто бы сохраняет свежесть кожи. В
воздухе что-то странно гудело, минута-другая тупого недоумения — и он понял:
это жужжат мухи, тучи мух облепили ее и пируют, и спариваются на ней, и
откладывают на трупе яйца.
— Ради всего святого, миссис Смит, откройте
окна! — выдохнул он, белый как полотно, и шагнул к постели.
Час, когда труп коченеет, уже миновал, она снова обмякла, и
это было отвратительно. Широко раскрытые глаза испещрены пятнами, тонкие губы
почернели; и всюду кишат мухи. Пришлось просить миссис Смит отгонять их, пока
он совершал обряд, бормотал над телом древние священные слова. Что за фарс,
ведь она предана проклятию! А запах! О Господи! Дохлая лошадь на выгоне, под
открытым небом, и та не испускает такого зловония. Дотронуться до нее мертвой
так же отвратительно, как прежде до живой, тем более — до этих облепленных мухами
губ. Еще несколько часов — и ее станут жрать черви.
Наконец все сделано. Он выпрямился.
— Сейчас же идите к мистеру Клири, миссис Смит, и ради
Бога скажите ему, пускай мальчики поскорей сколотят гроб. Выписывать из Джилли
некогда, она разлагается у нас на глазах. Боже милостивый! Меня тошнит. Пойду
приму ванну, все, что на мне сейчас надето, кину за дверь. Сожгите это. Все
пропиталось ее запахом, от него уже не избавиться.
И вот он опять у себя в комнате, на нем бриджи и рубашка для
верховой езды — вторую сутану он сюда не захватил, — и тут он вспомнил о
письме и своем обещании. Пробило семь; до него доносилась приглушенная суматоха
— прислуга и временные помощницы спешили прибрать после вчерашнего празднества,
сызнова превращали залу в домовую церковь, готовили назавтра все к похоронам.
Ничего не поделаешь, надо сегодня же съездить в Джилли, взять другую сутану и
все, потребное для погребального обряда. Собираясь куда-нибудь на дальнюю
ферму, он непременно брал с собой из дому самое необходимое, в разных отделениях
черного саквояжа аккуратно уложены святые дары и все, что нужно пастырю для
случаев рождения и смерти, и облачение, в каком в это время года подобает
отслужить мессу. Но он, как-никак, ирландец — везти с собою на праздник
траурное облачение и прочее, что надобно для похорон, значило бы искушать
судьбу… Издали донесся голос Пэдди, но на встречу с Пэдди его сейчас не
хватает; все, что полагается, сделает миссис Смит.
Он подсел к окну — за окном открывалась озаренная закатным
солнцем Дрохеда, золотились призрачные эвкалипты, в последних лучах багрянцем
отсвечивали алые, розовые, белые розы в саду, — достал из саквояжа
запечатанный конверт и застыл с письмом Мэри Карсон в руках. Но она требовала,
чтобы он прочитал это до похорон — и где-то в тайниках сознания некий голос
нашептывал: надо прочитать сейчас, не вечером, не после того, как он увидится с
Пэдди и Мэгги, но сейчас, пока он не видел никого, кроме Мэри Карсон.
В конверте лежали четыре листа бумаги; он перебрал их и
тотчас понял, что два нижних — ее завещание. Два первых адресованы ему, Ральфу
де Брикассару, это ее письмо к нему.
"Дорогой мой Ральф, вы уже видите, что второй документ
в этом конверте — мое завещание. Прежнее, по всем правилам составленное и
запечатанное завещание находится у моего поверенного в конторе Гарри Гофа в
Джилли; это, в конверте, составлено много позже, и тем самым то, что у Гофа,
становится недействительным Составила я его только вчера и свидетелями взяла
Тома и здешнего городилыцика, ведь, насколько я знаю, не полагается, чтобы под
завещанием стояли подписи свидетелей, которые по нему что-либо получат.
Документ этот вполне законный, хоть его и составлял не Гарри. Будьте уверены,
ни один суд в нашей стране не скажет, что это завещание не имеет силы.
Но почему я не поручила его составить Гофу, если пожелала
распорядиться своим имуществом иначе, чем прежде? Очень просто, милейший Ральф.
Я хотела, чтобы о существовании этой бумаги не знала больше ни одна душа,
только вы и я. Это единственный экземпляр, и он в ваших руках. Об этом не знает
никто. Что весьма существенно для моего плана.
Помните то место в Священном писании, где Сатана ведет
господа нашего Иисуса Христа на высокую гору и искушает его всеми царствами
мира? Как приятно, что и у меня есть доля сатанинской силы и я могу искушать
того, кого люблю, всеми царствами мира и славой их. (Может быть, вы
сомневаетесь в том, что Сатана любил Христа? Я — ничуть.) В последние годы я
много раздумывала о выборе, который стоит перед вами, это внесло в мои мысли
приятное разнообразие, и чем ближе смерть, тем забавней мне все это
представляется.
Прочитав это завещание, вы поймете, что я имею в виду. Когда
я буду гореть в адском огне, вне той жизни, какую знаю теперь, вы будете еще в
пределах этой жизни — но гореть будете в адском пламени куда более свирепом,
чем мог создать сам господь Бог. Я изучила вас до тонкости, милый мой Ральф!
Может быть, ни в чем другом я не разбиралась, но как мучить тех, кого
люблю, — это я всегда прекрасно знала. И вы куда более занятная дичь для
этой охоты, чем был мой дорогой покойник Майкл.
