— Не знаю, как я буду без вас, отец Ральф. Сначала
Фрэнк, теперь вы. С Хэлом это как-то по-другому, я знаю, он умер и уже не может
вернуться. А вы и Фрэнк живы! Я всегда буду гадать, как вы там, что делаете,
хорошо ли вам, может, я могла бы чем-нибудь помочь. Мне даже придется гадать,
живы ли вы, правда?
— И со мной будет так же, Мэгги, я уверен, и с Фрэнком
то же самое.
— Нет. Фрэнк нас забыл… и вы забудете.
— Я тебя никогда не забуду, Мэгги, до самой смерти не
забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием. — Он
встал, помог и ей подняться на ноги, легонько, ласково обнял ее. — Что ж,
простимся, Мэгги. Больше мы не увидимся наедине.
— Если бы вы не были священником, отец Ральф, вы бы на
мне женились?
Почтительное обращение сейчас резануло его.
— Не величай меня все время отцом! Меня зовут Ральф!
Но это не было ответом на ее вопрос.
Он обнимал ее, но вовсе не собирался поцеловать.
Запрокинутого к нему лица было не разглядеть — луна уже зашла, стало совсем
темно. Он почувствовал, его груди внизу касаются острые маленькие груди…
волнующее, удивительное ощущение. И еще удивительней — так естественно, словно
давным-давно привыкла к мужским объятиям, она вскинула руки и крепко обвила его
шею.
Никогда еще ни одну женщину он не целовал как любовник, не
хотел этого и сейчас, и Мэгги уж наверно тоже этого не хочет, думал он. Ждет,
что он ласково чмокнет ее в щеку, мимолетно обнимет — как простился бы с нею
Пэдди, если б уезжал надолго. Она чуткая и гордая; и, должно быть, он жестоко
обидел ее, когда бесстрастно взвешивал и оценивал ее заветные мечты.
Несомненно, она так же, как и он сам, жаждет покончить с этим прощанием. Утешит
ли ее, если она поймет, что он терзается куда сильней, чем она? Он наклонил
голову, хотел коснуться губами ее щеки, но Мэгги стала на цыпочки и не то чтобы
ухитрилась, просто так уж вышло — коснулась губами его губ. Он вздрогнул,
словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился, снова наклонил голову,
попытался что-то сказать прямо в эти нежные сомкнутые губы — и, пытаясь
ответить, они разомкнулись. И словно ни единой косточки не осталось в ее теле,
оно обернулось жаркой, податливой темнотой; одной рукой он обхватил ее талию,
другой — плечи, его ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он прижал
ее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет — вот сейчас, сию минуту, а
он еще не успел понять и осмыслить, что же это за невероятное чудо — Мэгги. Это
она и не она, неведомая, совсем не прежняя, ведь та Мэгги, его Мэгги не была
женщиной, он не ощущал и не мог ощутить в ней женщину. И он тоже не мог быть
для нее мужчиной.
Эта мысль прояснила его смятенные чувства; он оторвал руки,
что обвивали его шею, оттолкнул ее и силился во тьме разглядеть ее лицо. Но она
понурилась и не поднимала глаз.
— Нам пора, Мэгги, — сказал он.
Без единого слова она отошла к своей лошади и уже в седле
ждала его; обычно это ему приходилось ее ждать.
Предсказание отца Ральфа сбылось. В это время года Дрохеда
утопала в розах, и теперь весь дом был завален ими. К восьми часам утра в саду
остались разве что одни бутоны. Вскоре после того, как сорвана была с куста
последняя роза, начал съезжаться народ на похороны; в малой столовой подали
легкий завтрак — кофе, свежие, только-только из печи, булочки с маслом. После
того как останки Мэри Карсон препроводят в склеп, в парадной столовой предстоит
более солидная трапеза, участникам похорон надо будет подкрепиться перед
дальней обратной дорогой. О последних новостях уже прослышали, слухи в Джилли
разносятся мгновенно, чему содействует телефон — общая линия сразу для
нескольких абонентов. Произносились приличные случаю скорбные фразы, а взгляды
и умы прикидывали, рассчитывали, втайне усмехались.
— Говорят, мы вас скоро лишимся, ваше
преподобие, — едко заметила мисс Кармайкл.
Никогда еще он не казался столь отрешенным, столь чуждым
человеческих чувств, как в это утро — в стихаре без кружев поверх матово-черной
сутаны, с серебряным крестом на груди. Словно здесь только его тело, а дух
витает далеко. Но он рассеянно посмотрел сверху вниз на мисс Кармайкл, словно
бы собрался с мыслями и весело, ничуть не притворно улыбнулся.
— Пути господни неисповедимы, мисс Кармайкл, —
ответил он и отошел, заговорил с кем-то еще.
Никто не догадался бы, о чем он думает, а на уме у него было
неизбежное столкновение с Пэдди из-за завещания, и страшила ярость Пэдди, и
нужно, необходимо было ощутить эту ярость и презрение.
Прежде чем начать мессу, он обернулся к пастве; в зале
яблоку некуда было упасть; и тяжелый, густой запах роз душил, несмотря на
распахнутые окна.
— Не стану растекаться в пространных
славословиях, — произнес он чуть ли не с оксфордской изысканностью, по его
речи почти незаметно было, что родом он ирландец. — Все вы знали Мэри
Карсон. Она была столпом и опорою нашего общества, опорою святой церкви,
которую возлюбила превыше кого-либо из людей.
Иные слушатели потом клялись, что при этих словах глаза его
блеснули насмешкой, другие столь же решительно утверждали, что взор его
туманила глубокая, неподдельная скорбь.
— Она была опорою церкви, которую возлюбила превыше
кого-либо из людей, — повторил отец Ральф еще отчетливей; он был не из
тех, кто сворачивает с полпути. — В последний свой час она была одна — и
все же не одна. Ибо в наш смертный час с нами и в нас пребывает Господь наш
Иисус Христос и на себя принимает бремя наших мук. Ни величайший из людей, ни
последний из малых сих не умирает в одиночестве, и смерть сладостна. Мы
собрались здесь для молитвы о бессмертной душе усопшей, да воздается ей, кого
мы любили при жизни ее, по заслугам в жизни вечной. Помолимся.
Самодельный гроб стоял на низкой тележке, сколоченной
мальчиками Клири на скорую руку из собранных на усадьбе деревянных обрезков и
колесиков; его совсем скрывали от глаз горой насыпанные розы. Но, несмотря на
распахнутые настежь окна, сквозь душный запах роз все ощущали и другой запах.
Об этом еще раньше говорил врач, который приехал в Дрохеду засвидетельствовать
смерть.
— Когда я приехал, она уже до того разложилась, что
меня вывернуло наизнанку, — сказал он по телефону Мартину Кингу. — В
жизни я так никому не сочувствовал, как бедняге Пэдди Клири — мало того, что у
него отняли Дрохеду, так он еще должен впихнуть эту падаль в гроб.
— Тогда я не вызываюсь в носильщики, — откликнулся
Мартин, его было еле слышно, их подслушивали все, кто только мог подключиться к
линии, и доктору пришлось трижды переспрашивать.
Потому и сколотили тележку: никто не хотел подставлять плечо
под останки Мэри Карсон на пути через луг к фамильному скчепу. И никто не
пожалел, когда двери склепа закрылись за нею и наконец снова можно стало
дышать.
