Пэдди посмотрел дату — газета была от 6 декабря 1925 года.
— Больше трех лет прошло, — беспомощно сказал он.
Никто не ответил, не шелохнулся, никто не знал, как теперь быть; из глубины
дома доносился заливистый смех близнецов, их веселая болтовня стала громче.
— Только… не говорите… моей матери… — помертвелыми
губами повторила Фиа. — И никто не сказал. О господи! Бедный, бедный мой
Фрэнк!
Свободной рукой, тыльной стороной ладони, Пэдди утер свое
мокрое от слез лицо, потом присел перед женой на корточки, тихонько погладил ее
колени.
— Фиа, родная, пойди соберись в дорогу. Мы поедем к
нему.
Она приподнялась — и вновь бессильно опустилась в кресло,
лицо ее, маленькое, совсем белое, странно блестело, точно у мертвой,
расширенные зрачки потускнели.
— Я не могу поехать, — сказала она ровным голосом,
но все ощутили в нем нестерпимое страдание. — Если он меня увидит, это его
убьет. Это убьет его, Пэдди! Я ведь хорошо его знаю, он такой гордый, такой
самолюбивый, он так хотел чего-то добиться в жизни. Он хочет нести свой позор
один, пусть будет по его воле. Ты же прочел:
"Только не говорите моей матери». Мы должны помочь ему
сохранить его секрет. Что хорошего принесет ему или нам свидание с ним?
Пэдди все еще плакал, но не о Фрэнке — о том, что жизнь
угасла в лице жены и взгляд ее помертвел. Этот малый всегда был точно Иона,
всегда приносил несчастье и пагубу, вечно стоял между ним, Пэдди, и его женой,
это из-за него Фиа не открывала себя сердцу мужа и сердцам его, Падрика, детей.
Всякий раз, чуть покажется — вот теперь-то наконец Фиа будет счастлива, Фрэнк
лишал ее счастья. Но Пэдди любит ее так же Глубоко и неискоренимо, как она —
Фрэнка; после памятного вечера в доме священника он уже просто не мог питать к
парнишке зла. И теперь он сказал:
— Что ж, Фиа, раз, по-твоему, лучше нам с ним не
видеться, значит, не поедем. А только я хочу знать, как он там, и если для него
можно что сделать, так чтоб было сделано. Пожалуй, напишу преподобному отцу де
Брикассару, попрошу приглядеть насчет этого — как ты скажешь?
Глаза ее оставались безжизненными, но щеки чуть заметно
порозовели.
— Да, Пэдди, напиши. Только предупреди его, не выдал бы
Фрэнку, что нам все известно. Пускай Фрэнк считает, что мы ничего не знаем,
наверно, ему так легче.
Через несколько дней силы вернулись к Фионе, хлопоты по
переустройству дома не оставляли ей досуга. Но в своем спокойствии она опять
стала суровой, хотя и не такой угрюмой, замкнулась в молчании. Казалось, тем,
как будет в конце концов выглядеть ее новый дом, она озабочена гораздо больше,
чем благополучием семьи. Быть может, ей думалось, что духовно все они в ней не
нуждаются, а накормить их, обстирать и прочее — на то есть миссис Смит и Кэт с
Минни.
Между тем, судьба Фрэнка всех потрясла. Старшие мальчики
страдали за мать, не спали по ночам, вспоминая ее лицо в ту первую страшную
минуту. Они любили мать, в немногие недели перед горькой вестью впервые увидели
ее веселой — им уже не суждено забыть этот ее новый облик, и всегда в них будет
жить страстное желание вновь увидеть ее такой. Прежде осью, вокруг которой
вращалась вся их жизнь, был отец, но с той памятной минуты мать стала с ним
рядом. Теперь в них проснулась тревожная, всепоглощающая нежность, которая уже
не могла угаснуть, как бы ни была Фиа сдержанна и равнодушна. Все мужчины в
семье, от Пэдди до Стюарта, твердо решили — пусть Фиа живет так, как ей
хочется, и требовали, чтобы такую жизнь для нее помогал создать каждый. Больше
никто никогда и ничем не смеет обидеть ее или огорчить. Когда Пэдди по дарил ей
тот заветный жемчуг, она поблагодарила коротко, бесцветными словами, оглядела
подарок без удовольствия, без интереса, но все подумали, как бы она ему
обрадовалась, не случись несчастья с Фрэнком.
Бедной Мэгги все это принесло бы еще больше страданий, если
бы не переезд в Большой дом, ибо отец и старшие братья хоть и не ввели ее в
свое чисто мужское «общество охраны мамы» (быть может, чувствуя, что Мэгги
вступила бы в него не без затаенной обиды), однако полагали, что она должна
взять на себя все дела и обязанности, матери явно неприятные. Правда, бремя это
с Мэгги разделили миссис Смит и ее помощницы. Всего неприятней для Фионы были
заботы о младших сыновьях, но миссис Смит взялась полностью опекать Джимса и
Пэтси, да с таким пылом, что Мэгги не могла ее жалеть, напротив, только
радовалась, что экономке удалось наконец совсем завладеть близнецами. Мэгги
тоже огорчалась за мать, но не так сильно, как мужская половина семьи, —
слишком тяжким испытаниям подвергалась ее дочерняя преданность; в ней рано и
властно заговорил материнский инстинкт, и теперь ей оскорбительно было видеть,
что Фиа становится день ото дня равнодушней к Джимсу и Пэтси. Когда у меня
будут дети, думала она, я непременно, непременно буду любить всех одинаково!
В Большом доме жизнь у них пошла совсем другая. Поначалу
очень странным показалось, что у каждого — своя спальня, непривычна была Фионе
и Мэгги свобода от всех хозяйственных хлопот в доме и вне его. Минни, Кэт и
миссис Смит прекрасно справлялись втроем со стиркой и глажкой, с уборкой и
стряпней и только в ужас приходили, если им предлагали помощь. И счету не было
бродячему люду, готовому за сытную еду и малую плату наняться на время в
работники — они кололи дрова, кормили кур и свиней, доили коров, помогали
старику Тому ухаживать за чудесным садом Дрохеды, делали генеральную уборку в
доме.
Пэдди постоянно переписывался с отцом Ральфом по делам
Дрохеды.
"Состояние Мэри приносит около четырех миллионов фунтов
годового дохода благодаря тому, что капиталы частного акционерного общества
«Мичар Лимитед» вложены главным образом в сталь, пароходы и рудники, —
писал отец Ральф. — Жалованье, которое я назначил вам, капля в море
миллионов Мэри Карсон, меньше чем десятая доля дохода с имения Дрохеда. И пусть
вас не тревожит, что бывают плохие годы. На счету Дрохеды такие прибыли, что в
случае надобности я до скончания века могу платить вам из одних только
процентов. Все, что вы получаете, вами заслужено, и «Мичар Лимитед» не несет ни
малейшего ущерба. Вам выплачиваются деньги из средств имения, а не акционерного
общества. Держите все книги и счета имения в полном порядке, чтобы ревизоры в
любую минуту могли знать, как обстоят дела, а больше от вас ничего не
требуется».
После этого-то письма однажды вечером, когда все сыновья
были дома, Пэдди и созвал в новой гостиной жены семейный совет. Водрузив на
римский нос очки в стальной оправе, он удобно расположился в кресле с кремовой
обивкой; ноги — на таком же диване, под рукой, на хрустальной пепельнице —
трубка.
— До чего ж тут славно! — Он улыбнулся, с
удовольствием оглядел комнату. — Я так думаю, надо нам всем вместе
поблагодарить маму за такую красоту, верно, ребятки?
"Ребятки» что-то забормотали в знак согласия; Фиа, сидя
в бывшем кресле Мэри Карсон — теперь оно было обито кремовым муаровым шелком, —
слегка наклонила голову. Мэгги сидела с ногами на диване, предпочитая его
креслу, штопала носок и упорно не поднимала глаз.
