Пэдди поговаривал о том, чтобы продать каурую кобылу, на
которой прежде ездил отец Ральф. Мэгги теперь ездила по выгонам на поджаром
вороном меринке, который служил ей прежде для прогулок — воронок был славный,
послушный, куда приятней злобных меринов и норовистых кобыл с конного двора.
Лошади эти были умны, но не отличались кротким нравом. И от того, что в Дрохеде
не было ни одного жеребца, они не становились приветливей.
— Нет, папа, пожалуйста, не надо! — взмолилась
Мэгги. — Я сама стану ездить на каурой! Подумай, как будет нехорошо, отец
Ральф сделал нам столько добра, и вдруг он приедет в гости и увидит, что мы
продали его лошадь!
Пэдди в раздумье посмотрел на дочь.
— Навряд ли отец Ральф к нам когда-нибудь приедет,
Мэгги.
— А вдруг приедет! Откуда мы знаем!
Пэдди не мог выдержать взгляда ее глаз, так похожих на глаза
матери; нет сил огорчать ее еще сильней, она и так горюет, бедняжка.
— Что ж, ладно, Мэгги, оставим и каурую, только смотри,
чтоб они у тебя ходили под седлом поровну, не застаивались, зажиревшие лошади
мне в Дрохеде не нужны, понятно?
Прежде ей совсем не хотелось садиться на лошадь отца Ральфа,
но с этого дня она ездила то на одной, то на другой — пускай обе честным трудом
зарабатывают свой овес.
Да, вышло очень удачно, что близнецов без памяти полюбили
миссис Смит, Минни и Кэт, — Мэгги разъезжала по выгонам, Фиа долгие часы
проводила у себя в гостиной за письменным столом, а Джимсу и Пэтси жилось
превесело. Бойкие, неугомонные, они у всех путались под ногами, но были оба такие
жизнерадостные и приветливые, что ни у кого не хватало духу долго на них
сердиться. По вечерам у себя в домике миссис Смит, которая давно уже перешла в
католичество, на коленях изливала благодарность, переполнявшую ее сердце. Пока
жив был ее Роб, не дано ей было радости иметь своих детей, и долгие годы не
слышалось детских голосов в Большом доме — тем, кто его обслуживал, запрещалось
водить дружбу с семьями овчаров, что жили в домиках на берегу реки. Но приехало
семейство Клири, родня Мэри Карсон, и наконец-то появились дети. А теперь —
теперь Джиме и Пэтси окончательно поселились в Большом доме.
Зима прошла без дождей, не принесло дождей и лето. Палящее
солнце иссушило сочные, высотой по колено золотистые травы до самой сердцевины,
каждая травинка стала хрусткой и ломкой. Поглядеть вдаль можно только сощуря
глаза в щелочку и нахлобучив широкополую шляпу до самых бровей — луга
отсвечивают слепящим серебром; меж зыбких голубых миражей закручиваются
вихорьки пыли, деловито снуют, сметая в кучи и перекатывая с места на место
сухие листья и мертвые травинки.
Какая настала сушь! Даже деревья высохли, кора с них
отваливается жесткими ломкими полосами. Опасность, что овцы начнут голодать,
пока не грозит — травы все-таки хватит еще на год, а пожалуй и дольше, — но
уж очень тревожно смотреть, до чего все пересохло. Всегда может случиться, что
дождей не будет и на следующий год, и еще через год. В хороший год их выпадает
на десять пятнадцать дюймов, в плохой меньше пяти, а то и вовсе не бывает.
Несмотря на жару и мух, Мэгги любила пастушью жизнь — славно
это, шагом едешь на каурой кобылке за тесной кучей блеющих овец, а собаки,
обманчиво равнодушные, высунув языки, растянулись на земле. Но пусть попробует
какая-нибудь овца выскочить из стада — и мигом ближайший пес, мстительная
молния, кинется вслед, острыми зубами с удовольствием цапнет злополучную
ослушницу за ногу.
Мэгги проехала вперед, обогнав стадо, — приятное
разнообразие после того, как милю за милей надо было ехать сзади и глотать
пыль, — и отперла ворота следующего выгона. Терпеливо подождала, пока
собаки, радуясь случаю показать ей свое усердие, лаем и укусами не загнали туда
овец. Коров собирать и загонять трудней, они брыкаются, а иная и кинется на
неосторожную собаку, бывает, и на рога поднимет; вот тут-то пастуху надо быть
наготове, пустить в дело кнут, но собаки любят толику опасности. Однако Мэгги
пасти коров не поручали, этим Пэдди занимался сам.
А собаками она не уставала восхищаться: до чего умны, просто
не верится! Почти все дрохедские овчарки были темно-рыжие, только лапы,
надбровья и грудь светлые, но были и квинслендские — крупные, голубовато-серые
с черными пятнами, и метисы, в которых на все лады смешались та и другая масть.
Когда для сук наступала брачная пора, им по всем правилам науки подбирали
наилучшую пару и ждали приплода; подросших щенков, которые уже перестали
кормиться молоком матери, испытывали на выгонах — и тех, что обещали стать
хорошими пастухами, оставляли в Дрохеде или продавали, а негодных
пристреливали.
Мэгги свистом подозвала собак, заперла за овцами ворота и
повернула свою каурую к дому. Неподалеку стояла роща — тут росли эвкалипты
разных пород, черный самшит, кое-где на опушке — вилга. Мэгги с облегчением
въехала в тень и обрадовалась свободной минуте — приятно было поглядеть вокруг.
В ветвях эвкалиптов полно мелких попугаев, суетятся, верещат и свистят,
передразнивая певчих птиц; кружат зяблики; два какаду с зеленовато-желтыми
хохолками сидят рядышком и, склонив головы набок, блестящими глазами следят за
всадницей; трясогузки шныряют по земле в поисках муравьев, забавно подергивают
хвостиками; мрачно, нескончаемо каркают вороны. Их голоса в лесном хоре звучат
всего неприятней — безрадостные, безнадежные, они наводят тоску, напоминают о
бренной плоти, о мухах, слетающихся на падаль. Невозможно представить, чтобы
ворона запела птицей-колоколом — ее голос вполне соответствует занятию.
И, конечно, повсюду тучи мух; поверх шляпы Мэгги носила
вуаль, но мухи липли к обнаженным рукам, л кобылка без отдыха махала хвостом,
ее шкура беспрестанно вздрагивала и подергивалась. Мэгги только диву давалась —
у лошади такая толстая кожа и густая шерсть, а она чувствует крохотную,
невесомую муху. Лошадей и людей мухи донимают потому, что пьют пот, но овцы им
еще нужней: на овечьем заду и везде, где шерсть влажная и нечистая, они
откладывают яички, люди для этого не годятся.
Воздух полнился пчелиным гуденьем, пронизан был яркими
стрекозами, проносящимися к оросительным канавкам, трепетал многоцветными
крыльями бабочек и дневных мотыльков. Каурая кобылка откинула копытом обломок
гнилого ствола, он перевернулся, и у Мэгги мороз пошел по коже. Под обломком
кишмя кишели червяки и червячки, отвратительные жирные белесые личинки,
древесные вши, слизняки, громадные стоножки и пауки. Из своих нор выскакивали
кролики, прыжками кидались врассыпную, высоко в воздухе мелькали их белые
пушистые хвостики, и тут же они оборачивались, глядели с любопытством,
быстро-быстро дергали носами. Дальше Мэгги спугнула ехидну — та прервала охоту
на муравьев, в ужасе стала торопливо зарываться в землю сильными когтистыми
лапами и в считанные секунды наполовину скрылась над огромным упавшим стволом.
Забавно смотреть на уловки этого колючего землекопа, свирепые иглы плотно
прижались к телу, чтобы ему было легче проскользнуть в узкий подкоп, комья
земли так и летят из-под лап.
