Обратный путь был очень длинный, а вечер очень холодный.
Подольстившись к старику Энгусу Маккуину, Люк получил на дорогу сандвичи,
бутылку шампанского, и когда до дому оставалось примерно треть пути, остановил
машину. В те времена (впрочем, так оно и сейчас) автомобили в Австралии, как
правило, были без обогрева, но «роллс-ройс» Боба снабжен был нагревателем; в ту
ночь это пришлось очень кстати — землю на добрых два дюйма покрывал иней.
— Как приятно, что в такой вечер можно сидеть без
пальто, правда? — с улыбкой сказала Мэгги, взяла из рук Люка складной
серебряный стаканчик с шампанским и принялась за кусок хлеба с ветчиной.
— Да, очень. Вы сегодня такая хорошенькая, Мэгенн.
Какого-то необыкновенного цвета у нее глаза, в чем тут секрет? Вообще-то ему
серые глаза не нравятся, слишком бледные, но, глядя в серые глаза Мэгги, он
готов голову дать на отсечение, что они отливают всеми оттенками голубого, и
фиалковым, и густой синевой, цветом неба в ясный солнечный день, бархатной
зеленью мха и даже чуть заметно — смуглой желтизной. И они мягко светятся, точно
матовые драгоценные камни, в оправе длинных загнутых ресниц, таких блестящих,
как будто их омыли золотом.
Люк осторожно провел пальцем по ее ресницам, потом
пресерьезно осмотрел кончик пальца.
— Что такое. Люк? В чем дело?
— Хотел убедиться, что вы не держите на туалетном
столике золотую пудру. Знаете, до вас я ни разу не встречал девушки с
настоящими золотыми ресницами.
— Вот как! — Мэгги тоже тронула свои ресницы,
поглядела на палец и засмеялась. — А ведь верно! Золото совсем не
стирается.
От шампанского у нее щекотало в носу и что-то весело Дрожало
в желудке, ей было на диво хорошо.
— И брови у вас чистое золото, изогнутые, как своды в
церкви, и такие красивые золотые волосы… Я всегда думал, они жесткие, как
проволока, а они мягкие, тоненькие, как у малого ребенка… И кожа так и
светится, наверно, вы пудритесь золотой пудрой… И рот такой красивый, прямо
создан, чтобы целовать…
Мэгги сидела и смотрела на него во все глаза, нежные розовые
губы ее приоткрылись, как тогда, в день их первой встречи; Люк взял у нее из
рук пустой стаканчик.
— По-моему, вам полезно выпить еще глоток
шампанского, — сказал он и наполнил стаканчик.
— Должна признать, что это очень славно — остановиться
на полпути и немножко передохнуть. И спасибо, что вы догадались попросить у
мистера Маккуина шампанское и сандвичи.
Мощный мотор «роллс-ройса» мягко постукивал в тишине, от
него еле слышно струился в машину теплый воздух; два отдельных звука, ровные,
убаюкивающие. Люк развязал галстук, снял, расстегнул ворот рубашки. Его куртка
и жакет Мэгги лежали на заднем сиденье — в машине так тепло, что они ни к чему.
— Вот хорошо! И кто только изобрел галстуки да еще
выдумал, будто без галстука мужчине ходить неприлично! Попался бы мне этот
выдумщик, я бы его этим самым изобретением и удавил!
Люк круто обернулся, наклонил голову, и его губы сошлись с
губами Мэгги, изгиб в изгиб, будто частицы головоломки; он не обнял ее, не
коснулся руками, и однако, она почувствовала — не оторваться, и потянулась за
ним, губами к губам, когда он отклонился на спинку сиденья и притянул ее к себе
на грудь. Сжал ладонями ее виски, чтобы полнее, до головокружения упиваться
этими удивительно отзывчивыми губами. Глубоко вздохнул, безраздельно отдался
единственному ощущению: наконец-то эти младенчески нежные губы по-настоящему
слились с его губами. Рука Мэгги обвила его шею, дрожащие пальцы погрузились в
его волосы, ладонь другой руки легла на смуглую гладкую кожу у горла. В этот
раз он не стал торопиться, хотя пришел в полную боевую готовность еще прежде,
чем дал Мэгги второй стаканчик шампанского, только оттого, что смотрел на нее.
Все еще сжимая ладонями голову Мэгги, он стал целовать ее щеки, ее сомкнутые
веки, дуги бровей, снова щеки — такие шелковистые, снова губы — их младенчески
нежный изгиб сводил его с ума, всегда сводил с ума, с того самого дня, когда он
увидел ее впервые.
И вот ее шея, впадинка у горла, плечо — кожа такая нежная,
гладкая, прохладная… Не в силах остановиться, вне себя от страха, как бы она не
заставила его остановиться, Люк одной рукой начал расстегивать длинный ряд
пуговиц сзади у нее на платье, стянул рукава с ее послушных рук, спустил с плеч
свободную шелковую сорочку. Зарылся лицом в ямку между ее шеей и плечом, провел
кончиками пальцев по обнаженной спине, почувствовал, как прошла по ней пугливая
дрожь, как напряглись кончики грудей. Он скользнул щекой, приоткрытыми губами
ниже по нежному прохладному телу в слепой, неодолимой тяге, и, наконец, губы
нашли, сомкнулись вокруг тугого сборчатого комочка плоти. Коснулся его кончиком
языка, ошеломленно помедлил, с мучительной радостью вдавил ладони в спину Мэгги
и между поцелуями опять и опять, как младенец, приникал губами к ее груди…
извечная тяга, его излюбленное, самое верное наслаждение. Ах, до чего хорошо,
хорошо, хорошо-о-о! Он не вскрикнул, только содрогнулся в нестерпимой истоме и
судорожно глотнул.
Потом, как насытившийся младенец, разжал губы, бесконечно
ласково, благодарно поцеловал грудь и лежал не шевелясь, только дышал тяжело.
Почувствовал, что Мэгги касается губами его волос, рукой — кожи под распахнутым
воротом, и вдруг разом опомнился, открыл глаза. Порывисто поднялся, натянул ей
на плечи бретельки сорочки, ловко застегнул все пуговки на платье.
— Давай лучше поженимся, Мэгенн. — Он смотрел
ласково, глаза его смеялись. — Уж верно твои братья нас не похвалят, если
узнают, чем мы с тобой тут занимались.
— Да, наверно, так будет лучше, — согласилась
Мэгги, опустив глаза, и залилась румянцем.
— Завтра же утром и скажем им.
— Почему бы нет? Чем скорей, тем лучше.
— В ту субботу я свезу тебя в Джилли. Потолкуем с
преподобным Томасом — ты ж, верно, захочешь венчаться в церкви, —
договоримся насчет оглашения, и я тебе куплю обручальное кольцо.
— Спасибо, Люк.
Ну, вот и все. Она связала себя, отступать некуда. Недели
через три, через месяц, сколько там времени требуется для оглашения, она выйдет
за Люка О'Нила. Она станет… миссис О'Нил! Как странно! Почему она согласилась?
Потому что он тогда сказал — я должна выйти замуж, он говорил — так надо. Но
почему? Чтобы избавить от опасности его? Кого он хотел оберечь — себя или меня?
Ральф де Брикассар, иногда мне кажется, я тебя ненавижу…
То, что произошло в машине, поразило ее и встревожило.
Ничего похожего на тот, первый случай. Сколько прекрасных и пугающих ощущений.
Его жаркие ладони! И губы, льнущие к груди, от чего кругами ширится волнение во
всем теле! И ведь он сделал это в ту самую минуту, когда в голове у нее
прояснилось и она, которая перед тем словно бы обо всем позабыла, вдруг
очнулась: он раздевает ее, надо кричать, дать ему пощечину, бежать… Больше не
убаюкивали, не оглушали шампанское, и тепло, и открытие, как это сладко, если
тебя целуют по-настоящему, и тут-то он с жадностью присосался к ее груди — и
она оцепенела, умолкли здравый смысл, и угрызения совести, и мысль о бегстве.
Плечи ее отстранились от его груди, его руки изо всей силы надавили ей на
поясницу, так что бедра и самый безымянный уголок ее тела прижались к его телу,
к чему-то твердому, как камень, и теперь, потрясенная до глубины души, она
только и хотела бы остаться так навсегда, и с ощущением странной пустоты ждала
и жаждала… чего? Она и сама не знала. В тот миг, когда Люк отодвинул ее от
себя, ей вовсе не хотелось отодвигаться, она готова была снова неистово к нему
прильнуть. Но этот миг окончательно скрепил ее решение выйти замуж за Люка
О'Нила. Не говоря уже ни о чем другом, она не сомневалась: от того, что он с
ней сделал, и начинаются дети.
