— А я и не знала, что надо что-то подписывать,
Люк! — воскликнула она. — Я думала, все, что у меня есть, сразу
станет твоим, раз мы поженимся.
— Прежде так оно и было, а потом безмозглые трепачи
там, в Канберре, все это отменили, дали женщинам право голоса. Я хочу, Мэгенн,
чтоб между нами все шло открыто, по-честному, вот и предупреждаю загодя.
Мэгги засмеялась.
— Да ты не беспокойся, Люк, я же не против. Она приняла
это как положено хорошей старомодной жене, Дот так легко не сдалась бы.
— Сколько у тебя денег? — спросил он.
— Сейчас четырнадцать тысяч фунтов. И каждый год я
получаю еще две тысячи. Люк присвистнул.
— Четырнадцать тысяч фунтов! Ого! Это куча денег,
Мэгенн. Давай уж лучше я сам буду о них заботиться. На той неделе съездим к
директору банка, и напомни мне договориться, чтобы вперед все записывали на мое
имя. Ты же знаешь, я ни гроша не трону. Мы потом на эти деньги купим ферму.
Теперь мы с тобой несколько лет попотеем, будем беречь, откладывать каждый
грош. Идет?
Мэгги кивнула:
— Хорошо, Люк.
Но кое о чем Люк забыл, и свадьба едва не сорвалась. Он не
был католиком. Узнав об этом, отец Уотти в ужасе воздел руки к небесам.
— Да как же это. Люк, почему вы мне раньше не сказали?!
Бог свидетель, нам придется лезть вон из кожи, чтобы успеть вас обратить в
католическую веру и окрестить до свадьбы!
Люк в изумлении уставился на священника.
— Да какое обращение, святой отец? Я никакой веры не
исповедую, мне и так хорошо, ну, а если вас это беспокоит, считайте меня хоть
баптистом, хоть адвентистом, мне все едино. А вот в католики не пойду, и не
просите.
Напрасно его уговаривали, Люк и слушать не хотел ни о каком
обращении.
— Я не против католической веры и не против Эйре, и,
конечно, в Ольстере с католиками обходятся круто. Но я-то оранжист и от своих
отступаться не желаю. Будь я католик и зови вы меня в методисты, я бы вам то же
самое сказал. Мне не католиком противно стать, а перебежчиком. Так что вы уж
обойдитесь, святой отец, у вас паствы без меня довольно.
— Тогда вам нельзя жениться.
— Да почему? Если вы не хотите нас обвенчать, так
наверно преподобный отец в протестантской церкви согласится, или хоть мировой
судья Гарри Гоф.
Фиа хмуро улыбнулась, ей вспомнились давние споры с Пэдци и
священником, который их венчал; тогда она вышла победительницей.
— Но я должна венчаться в церкви. Люк! — испуганно
запротестовала Мэгги. — Иначе мне придется жить во грехе!
— Ну, по мне куда лучше жить во грехе, чем стать
отступником, — заявил Люк; иногда он становился на диво несговорчивым: как
ни манили его деньги Мэгги, прирожденное упрямство заставляло стоять на своем.
— Да бросьте вы глупостями заниматься! — Фиа
сказала это не Люку, а священнику. И продолжала:
— Сделайте так, как сделали мы с Пэдди, и не о чем
будет спорить. Если отец Томас не желает осквернить свою церковь, пускай
обвенчает вас у себя в доме.
Все удивленно уставились на нее, но узел был разрублен: отец
Уотти уступил и согласился обвенчать Мэгги с Люком в доме при церкви, хотя и
отказался благословить кольцо Люка.
Получив одобрение церкви, пусть и не полное, Мэгги
почувствовала, что грешит, конечно, но не столь тяжко, чтобы попасть в ад, а
старушка Энни, домоправительница отца Уотти, постаралась придать его кабинету
наивозможное сходство с храмом, всюду понаставила большущие вазы с цветами и
медные подсвечники. И все же обряд получился тягостный, пастырь ничуть не
скрывал неудовольствия и всем дал почувствовать: он уступил, только чтобы не
попасть в неловкое положение, если эта пара сочетается браком просто в мэрии.
Нет им свадебной мессы, нет настоящего благословения.
И все же свершилось. Мэгги стала миссис О'Нил и едет в
Северный Квинсленд, там ее ждет медовый месяц, отложенный на то время, какое
требуется на дорогу. Люк не пожелал в субботу вечером остановиться в гостинице
«Империал»; только раз в неделю, субботним вечером, по ветке до Гундивинди идет
поезд, который как раз поспевает к воскресному почтовому Гундивинди — Брисбен.
Тогда они прибудут в Брисбен в понедельник как раз вовремя, чтобы поспеть на
скорый до Кэрнса.
Поезд до Гундивинди оказался переполнен. И в нем не было
спальных вагонов, пришлось всю ночь сидеть, всю ночь быть на людях. Час за
часом, дергаясь, грохоча и раскачиваясь, состав тащился на северо-восток, и счету
не было остановкам — то машинисту пришла охота вскипятить себе чайку, то ему
надо пропустить забредшую на рельсы отару овец, то вдруг захотелось поболтать с
гуртовщиком.
— Не понимаю, пишут «Гундивинди», а почему же говорят
«Гандивинди»? — от нечего делать спросила Мэгти, пока они сидели на этой
станции в зале ожидания. Оказалось, в воскресенье там податься больше некуда,
все закрыто, а зал был ужасен, стены выкрашены мутно-зеленой казенной краской,
деревянные черные скамьи жесткие и неудобные. Бедняжке Мэгги было тревожно и
неуютно.
— Почем я знаю? — вздохнул в ответ Люк. Говорить
ему не хотелось, да еще сосало под ложечкой от голода. По случаю воскресенья
даже чашку чая выпить было негде; только в понедельник утром, когда уже ехали
брисбенским почтовым, на одной станции удалось перекусить и утолить жажду.
Потом был Брисбен, переход через весь город с Южного вокзала до вокзала на
Рома-стрит и, наконец, поезд на Кэрнс. Тут оказалось, что Люк взял два билета
на сидячие места в вагоне второго класса. От усталости и досады Мэгги не
выдержала:
— Не такие уж мы бедные. Люк! Может быть, ты забыл
зайти в банк, так у меня с собой в сумочке сто фунтов, которые дал Боб. Почему
ты не взял билеты в спальное купе, в первом классе?
Люк ошарашенно уставился на нее.
— Да ведь до Данглоу только трое суток езды! Мы же с
тобой молодые, здоровые, крепкие, чего ради тратить деньги на спальный вагон? В
поезде можно и посидеть немножко, от этого не помирают, Мэгенн! Пора тебе
понять, что твой муж простой рабочий человек, не какой-нибудь барин.
Итак, Мэгги притулилась в уголке у окна — это место успел
занять для нее Люк, — оперлась дрожащим подбородком на руку, отвернулась и
стала глядеть в окно, чтобы Люк не увидел ее слез. Он говорил с ней точно
взрослый с неразумным ребенком, и она впервые подумала может быть, он и вправду
считает ее такой. В ней шевельнулось что-то вроде желания взбунтоваться, но
только так, чуть-чуть, а неистовая гордость не позволила опуститься до
пререканий. И она сказала себе: она ему жена, но для него это ново, непривычно.
Нужно дать ему время освоиться. Они заживут вдвоем, она будет готовить ему еду,
чинить его одежду, заботиться о нем, у них будут дети, она будет ему хорошей
женой. Ведь вот папа — он так высоко ценил маму, обожал ее. Нужно дать Люку время.
