Они ехали в город Данглоу, всего в пятидесяти милях не
доезжая Кэрнса — самого северного конечного пункта железной дороги, идущей
вдоль всего квинслендского побережья. Тысяча с лишком миль узкоколейки, на
которой вагон качает и мотает, и все места в купе заняты, никакой возможности
лечь или хотя бы вытянуть ноги. За окном лежал край гораздо более заселенный,
чем джиленбоунский, и несравнимо более живописный, но у Мэгги не осталось сил
для любопытства.
Голова болела, мутило, и жара была нестерпимая, куда хуже,
чем в Джилли. Премилое свадебное платье розового шелка покрылось сажей и
копотью, летящей в окна, кожа стала липкая от непросыхающего пота, и, что
мучительней всех внешних неудобств, Мэгги чувствовала — она вот-вот
возненавидит Люка. Его, видно, ничуть не утомляет и не тяготит эта поездка,
сидит себе и как ни в чем не бывало болтает с двумя попутчиками, которые едут в
Кардуэл. Он только и взглянул раза два в ее сторону, когда вставал, и,
наклонясь мимо нее к окну, так небрежно, что она съежилась, швырял свернутую
газету каким-то жадным до новостей оборванцам — они выстроились вдоль полотна
со стальными молотками в руках и выкрикивали:
— Газет! Газет!
— Артельщики, чинят путь, — пояснил он в первый
раз, садясь на место.
Он, видно, ничуть не сомневался, что она тоже всем довольна,
прекрасно себя чувствует и любуется проносящейся за окном прибрежной равниной,
оторваться не может. А Мэгги смотрела и не видела и уже люто невзлюбила эту
землю, не успев еще на нее ступить.
В Кардуэле те двое сошли, а Люк сбегал в лавочку через
дорогу от станции и принес в газетном кульке рыбы с жареным картофелем.
— Говорят, в Кардуэле рыбка сказочная, не отведаешь —
не поверишь, Мэгенн, лапочка. Лучшая рыба на свете. На, погрызи. Ты ведь еще не
пробовала настоящей квинслендской еды. Вот он, Банановый край, нет в мире места
лучше, верно тебе говорю.
Мэгги мельком глянула на сочащиеся жиром куски жареной рыбы,
зажала рот носовым платком и кинулась за дверь. Когда через несколько минут,
бледная, еле держась на ногах, она вышла из уборной, Люк ждал ее в коридоре.
— Что с тобой? Нездоровится?
— Мне все время нехорошо, от самого Гундивинди.
— Боже милостивый! Что ж ты мне не сказала?
— Что ж ты сам не заметил?
— С виду ты была вроде ничего. Нет, не стоило с ним об
этом говорить. И Мэгги спросила:
— Нам еще далеко?
— Часа три езды, а может, и все шесть. Тут не больно
глядят на расписание. Слушай, те парни сошли, места много — ты ложись на бочок,
а ножки давай мне на колени.
— Не сюсюкай со мной, я не маленькая! — сердито
оборвала его Мэгги. — Жаль, что твои парни не сошли два дня назад в
Бандаберге!
— Ну-ну, Мэгенн, не раскисай. Осталось всего ничего.
Талли, Иннисфейл, а там и Данглоу.
Уже под вечер они сошли с поезда. Мэгги отчаянно уцепилась
за локоть Люка, из гордости не желая признаться, что еле держится на ногах. Люк
спросил у начальника станции, где тут есть гостиница попроще, подхватил
чемоданы и вышел на улицу, Мэгги, шатаясь как пьяная, поплелась за ним.
— Тут два шага, — утешил он. — В конце
квартала, на той стороне. Белая коробка в два этажа.
Номер оказался маленький и тесный, да еще заставлен
громоздкой старомодной мебелью, но Мэгги он показался раем, и она без сил
опустилась на край двуспальной кровати.
— Ложись, полежи немного до ужина, лапочка. А я пойду
погляжу, где что.
И Люк неторопливо вышел, бодрый, свеженький, с виду совсем
такой, как был в утро их свадьбы. То была суббота, и вот уже четверг на исходе,
пять дней они просидели в битком набитых поездах, в духоте, в табачном дыму и
копоти.
Кровать все еще мерно покачивалась в лад перестуку колес, но
Мэгги с благодарностью уткнулась лицом в подушку и спала, спала…
Кто-то снял с нее туфли, чулки и укрыл простыней;
Мэгги зашевелилась, открыла глаза и осмотрелась. На
подоконнике, поставив на него одну ногу, колено торчком, сидел Люк и курил.
Заслышал ее, повернул голову и улыбнулся.
— Ай да новобрачная! Я жду не дождусь медового месяца,
а моя женушка дрыхнет без малого два дня кряду! Добудиться не мог, даже малость
испугался, спасибо, хозяин в баре сказал — мол, с женщинами это бывает, от
тряски в поезде да от влажности. Сказал, просто надо тебе отоспаться. Ну, как
ты сейчас?
Мэгги села, потянулась негибким со сна телом, зевнула.
— Мне гораздо лучше, спасибо. Ты, конечно, прав, Люк, я
молодая и крепкая, но все-таки я женщина! Не всякая пытка мне по силам, как
тебе.
Он подошел, сел на край кровати, очень мило, покаянно
погладил ее по руке.
— Виноват, Мэгенн, право слово, виноват. Я как-то не
подумал, что ты женщина. Не привык, понимаешь, что у меня есть жена. Есть
хочешь, моя хорошая?
— Умираю с голоду. Ты подумай, ведь я почти целую
неделю ничего не ела!
— Тогда искупайся, надень чистое платье и пойдем
поглядим на Данглоу, ладно?
Люк повел Мэгги в китайское кафе по соседству с гостиницей,
и она впервые в жизни отведала восточной кухни. Она зверски проголодалась, и ей
что угодно пришлось бы по вкусу, но это и впрямь была пища богов. И не все ли
равно, из чего приготовлено, пускай хоть из крысиных хвостов, акульих плавников
и куриных кишок, как поговаривали в Джиленбоуне, где в единственном кафе
хозяева-греки только и подавали бифштексы с жареной картошкой. Люк прихватил из
гостиницы в бумажном пакете две бутылки пива и заставил Мэгги, хоть она и не
любила пива, выпить полный стакан.
— Ты пока с водой поосторожнее, — посоветовал
он. — А от пива так бегать не станешь.
Потом взял ее под руку и повел показывать Данглоу, да с
такой гордостью, словно он — хозяин всему городу. Так ведь он, Люк, в
Квинсленде родился. И Данглоу — замечательное место! Ни с виду, ни по духу
ничего похожего на западные города. Он, пожалуй, не больше Джилли, но не
тянется без конца и без толку единственной «главной» улицей, а выстроен
ровными, аккуратными кварталами, и все дома и магазины выкрашены не в
буро-коричневый цвет, а в белый. Окна забраны деревянными жалюзи, прорези в них
вертикальные, наверно, чтоб лучше проветривалось, и всюду, где можно, дома
обходятся без крыш, к примеру кинотеатр: есть экран, стены с такими вот окнами,
есть ряды складных парусиновых стульев, точно на палубе корабля, а крыши вовсе
нет.
И вплотную к городу подступают самые настоящие джунгли.
Везде вьются лианы и разные ползучие растения взбираются по телеграфным
столбам, по стенам и крышам. Деревья растут, где им вздумается, даже посреди
мостовой, и есть дома, построенные вокруг дерева — или, может быть, дерево
выросло внутри дома и пробило крышу. Не поймешь, что появилось прежде — дерево
или человеческое жилье, главное, всюду буйно, неудержимо разрастается зелень.
Кокосовые пальмы много выше и стройней дрохедских призрачных эвкалиптов, их
широкие листья колышутся в густой, головокружительной синеве неба; куда ни
глянь, все ослепительно яркое, разноцветное. Ничего похожего на привычные глазу
Мэгги желтовато-серые дали. И все деревья в цвету — на одних цветы лиловые, на
других белые, оранжевые, алые, розовые, голубые.
