На улицах много китайцев и китаянок в черных шелковых
штанах, белых носках и крохотных черных с белым башмачках, в белых рубахах со
стоячим воротом, по спине спадает длинная коса. Мужчины и женщины одеты
одинаково и сами одинаковые. Мэгги не всегда могла отличить, кто — кто. И,
похоже, чуть не вся здешняя торговля в руках у китайцев; на вывеске
универсального магазина — большого, с богатыми витринами, в Джилли ничего
подобного не видывали — выведено китайское имя:
А Вонг.
Все дома — на высоких столбах, как жилище старшего овчара в
Дрохеде. Это нужно, чтоб было больше воздуха, пояснил Люк, и чтобы не подточили
термиты, они за один год могут свалить новый дом. Каждый столб поверху обведен
листом жести с краями, загнутыми книзу — туловище термитов не сгибается
посередине, и они не могут переползти жестяную преграду и добраться до
деревянных полов и стен. Конечно, они грызут столбы, но истонченный столб
заменяют новым. Это куда проще и дешевле, чем строить новый дом. Почти все сады
у домов мало отличаются от джунглей — те же пальмы да бамбук, видно, хозяева
отчаялись обуздать эту буйную зелень.
Здешние жители и жительницы возмутили Мэгги своим видом.
Собираясь поужинать и погулять с Люком, она оделась, как полагается: туфли на
высоких каблуках, шелковые чулки, атласная комбинация, свободное шелковое
платье с поясом и рукавами до локтей. И, конечно, соломенная шляпа с большими
полями, и, конечно, перчатки. И подумать только, ей же пришлось чувствовать
себя неловко, на нее так пялили глаза, будто это она одета неприлично!
А мужчины тут разгуливают босиком, с голыми ногами, многие с
голой грудью, в одних только мутно-зеленого цвета штанах до колен; те немногие,
что не вовсе раздеты до пояса, носят не рубашки, а спортивные безрукавки.
Женщины и того хуже. Некоторые в коротких и узких хлопчатобумажных платьишках,
причем снизу явно больше ничего не надето, без чулок, в расшлепанных сандалиях.
А большинство — просто в коротеньких штанишках, босиком, и грудь едва прикрыта
неприлично короткой кофточкой-безрукавкой. Тут ведь не пляж, Данглоу — самый
настоящий город. И однако, белые коренные жители бесстыдно разгуливают чуть ли
не нагишом, китайцы одеты гораздо приличнее.
И повсюду велосипеды, сотни велосипедов; автомобилей почти
не видно, и ни одной лошади. Да, совсем, совсем непохоже на Джилли. И жара,
жара, какая жара! На одном доме висел уличный градусник, и Мэгги глазам не
поверила — только девяносто, в Джилли, кажется, и при ста пятнадцати
прохладнее. А тут насилу идешь, воздух плотный, пробиваешься сквозь него,
словно сквозь размякшее, исходящее паром масло, и вдыхаешь словно не воздух, а
воду.
Не прошли и мили, как Мэгги не выдержала.
— Люк, я не могу! Пожалуйста, вернемся! — задыхаясь,
еле выговорила она.
— Как хочешь. Влажно, ты не привыкла. Тут влажность
почти всегда девяносто процентов, а то и больше, что зимой, что летом, а
температура почти всегда ровная, восемьдесят пять — девяносто пять. Круглый год
примерно одно и то же, только летом муссоны обычно догоняют влажность до ста,
будь она неладна.
— Тут дожди летом, не зимой?
— Круглый год. Все время дуют муссоны, а не муссоны,
так просто ветер с юго-востока. И дождя они наносят прорву. В Данглоу за год
выпадает от ста до трехсот дюймов.
На триста дюймов дождя в год!!! Злосчастная джиленбоунская
округа не нарадуется, если получит царский подарок — пятнадцать дюймов, а тут,
за две тысячи миль от Джилли, выпадает дождей до трехсот дюймов.
— Но хоть ночи здесь прохладнее? — спросила Мэгги
уже у дверей гостиницы: ей вспомнились жаркие ночи в Джилли, насколько же они
легче этой парилки.
— Ну, не очень. Но ты привыкнешь. — Люк отворил
дверь их номера и посторонился, пропуская Мэгги. — Я спущусь в бар, выпью
еще пива, через полчаса вернусь. Тебе времени хватит.
Мэгги вскинула на него испуганные глаза.
— Хорошо, Люк.
Данглоу лежит всего в семнадцати градусах южнее экватора, и
ночь внезапна, как удар грома: кажется, не успело сесть солнце — и вмиг все
заливает густой теплой патокой непроглядная темень. Когда Люк вернулся, Мэгги
уже погасила свет и лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Люк со
смехом протянул руку, сдернул простыню и швырнул на пол.
— Не замерзнешь, лапочка! Укрываться нам ни к чему. Она
слышала, как он ходит по комнате, видела смутный силуэт, — он раздевался,
и прошептала:
— Я положила твою пижаму на туалетный столик.
— Пижаму? В такую жару? Ну да, в Джилли всех хватил бы
удар — как можно спать без пижамы! Но тут ведь не Джилли. Неужто ты надела
ночную рубашку?
— Да.
— Так сними. Все равно эта дрянь только помешает. Мэгги
кое-как высвободилась из длинной батистовой ночной рубашки, которую заботливо
вышила ей к брачной ночи миссис Смит; слава Богу, совсем темно, и Люк ее не
видит. Но он прав, гораздо прохладней лежать без всего, ветерок из раскрытых
жалюзи слегка овевает кожу. Только неприятно, что в той же постели будет еще
одно горячее тело.
Пружины скрипнули; влажная кожа коснулась ее плеча, и Мэгги
вздрогнула. Люк повернулся на бок, притянул ее к себе и стал целовать. Сперва
она покорно лежала в его объятиях, стараясь не замечать его раскрытых жадных
губ и неприлично назойливого языка, потом попыталась высвободиться, не желает
она обниматься в такую жару, не нужны ей его поцелуи, не нужен ей Люк. Сейчас
все совсем не так, как было тогда, в «роллс-ройсе». И она чувствует — сейчас он
нисколько не думает о ней, коротко обрезанные острые ногти впились в нее сзади…
Чего он хочет? Испуг перешел в безмерный ужас, не только тело ее оказалось
беспомощно перед его силой и упорством, сейчас он словно и не помнит, что она
живой человек. И вдруг он выпустил ее, сел и непонятно закопошился, что-то
тихонько щелкнуло.
— Надо поосторожнее, — выдохнул он. — Ляг,
как надо, пора. Да не так! Ты что, вовсе ничего не понимаешь?
Нет; нет, Люк, ничего я не понимаю, хотелось ей закричать.
Это отвратительно, непристойно, что ты со мной делаешь, уж наверно это против
всех законов божеских и человеческих! Он навалился на нее всем телом, одной
рукой давил на нее, другой так вцепился ей в волосы, что она не смела
шевельнуть головой. Вздрагивая от чуждого, неведомого, она пыталась подчиниться
Люку, но он был много крупней и шире, и от его тяжести и непривычной позы ей
свело бедра судорогой. Даже сквозь туман страха и усталости она ощутила — надвигается
неодолимое, неотвратимое, потом у нее вырвался громкий, протяжный крик.
— Тише ты! — глухо простонал он, выпустил ее
волосы и поспешно зажал ей рот ладонью. — Ты что, хочешь всю гостиницу
переполошить, черт возьми? Подумают, я тебя режу! Лежи смирно, больно будет,
сколько полагается, и все. Лежи смирно, смирно лежи, слышишь!
