— Да, что и говорить, ты все устроил очень для себя
удобно!
— Надо думать. Послушай, Мэг, мы же разбогатеем! Будем
вкалывать вовсю и откладывать каждую монетку и очень скоро сможем купить лучший
участок в Западном Квинсленде. У меня в джиленбоунском банке четырнадцать
тысяч, да каждый год прибавляется по две тысячи, да тысячу триста, а то и
побольше мы вдвоем в год заработаем. Это не надолго, лапочка, верно тебе
говорю. Ну, улыбнись и расстарайся ради меня, ладно? Какая радость снимать дом,
лучше сейчас потрудимся в полную силу, зато ты скорей начнешь хозяйничать в
собственной кухне, верно?
— Что ж, если ты так хочешь… — Мэгги заглянула в свою
сумочку. — Люк, ты взял мои сто фунтов?
— Я их положил в банк. Такие деньги с собой не носят,
Мэг.
— Но ты взял их все! У меня не осталось ни пенни! А
если мне надо будет что-нибудь купить?
— Да что тебе покупать, скажи на милость? Завтра утром
ты будешь в Химмельхохе, там деньги тратить не на что. За номер в гостинице я
сам заплачу. Пойми ты наконец, твой муж рабочий человек, и ты ж не балованная
господская дочка, чтоб сорить деньгами. Твое жалованье Мюллер будет вносить
прямо на мой счет в банке, и мой заработок пойдет туда же. На себя я ничего не
трачу, Мэг, сама знаешь. К тому, что в банке, ни ты, ни я не притронемся,
потому как это наше с тобой будущее, наша ферма.
— Хорошо, я понимаю. Ты очень здраво рассуждаешь, Люк.
Ну, а если у меня будет ребенок?
На миг ему захотелось сказать ей правду — никакого ребенка
не будет, пока они не обзаведутся фермой, — но что-то в выражении лица
Мэгги заставило его об этом умолчать.
— Ну, тогда видно будет, раньше времени что
беспокоиться, верно? По-моему, хорошо бы нам сперва завести ферму, а уж потом
ребенка, будем надеяться, что так оно и получится.
Ни дома, ни денег, ни ребенка. Да и мужа, в сущности, нет.
Мэгги вдруг засмеялась. И Люк тоже засмеялся, поднял чашку чая, словно
провозглашая тост.
— Пью за французские подарочки! — сказал он.
Наутро они пригородным автобусом — дряхлым «фордом» всего на двенадцать мест,
без единого стекла в окнах — отправились в Химмельхох. Мэгги чувствовала себя
лучше, потому что Люк не мучил ее: она сама подставила ему грудь, ему, видно,
это нравилось ничуть не меньше, чем тот, другой ужас. А ей, несмотря на то, что
она больше всего на свете хотела детей, попросту изменило мужество. В первое же
воскресенье, когда все внутри заживет, можно будет снова попробовать, думала
она. А может быть, ребенок уже и так будет, и тогда незачем больше маяться,
пока она не захочет второго. Глаза Мэгги засветились оживлением, и она с
любопытством поглядела в окно автобуса, тяжело ползущего по ярко-красной
проселочной дороге.
Удивительный край, совсем не похожий на Джилли, и, надо
признаться, есть в нем величие и красота, каких там нет и в помине. Сразу
видно, засухи здесь не бывает. Почва совсем красная, цвета свежепролитой крови,
и там, где земля не отдыхает под паром, сахарный тростник на ее фоне особенно
хорош, длинные и узкие ярко-зеленые листья колышутся в пятнадцати — двадцати
футах над землей на красноватых стеблях толщиной в руку. И Люк с восторгом
объясняет — нигде в мире тростник не растет такой высоченный и такой богатый,
не дает столько сахара. Слой этой красной почвы толстый, до ста футов, и состав
ее самый питательный, в точности как надо, и дождя всегда хватает, поневоле
тростник растет самолучший. И потом, больше нигде в мире не работают рубщиками
белые, а белый, которому охота заработать побольше, самый быстрый работник.
— Из тебя вышел бы прекрасный уличный оратор, —
усмехнулась Мэгги.
Люк подозрительно покосился на нее, но смолчал: автобус как
раз остановился у обочины, где им надо было выйти.
Мюллеры недаром назвали свой большой белый дом Химмельхох —
Поднебесье, — он стоял на самой вершине крутого холма, вокруг росли
банановые и кокосовые пальмы и еще красивые пальмы пониже, их широкие листья
раскрывались веерами, словно павлиньи хвосты. Роща исполинского в сорок футов
вышиной бамбука отчасти защищала дом от ярости северо-западного ветра; и хотя
дом построили высоко на холме, он все равно стоял еще и на пятнадцатифутовых
столбах.
Люк подхватил чемодан Мэгги, и она, тяжело дыша, с трудом
зашагала рядом с ним по немощеной дороге, такая чинная, в чулках и туфлях на
каблуке, поникшие поля шляпы уныло обрамляют лицо. Тростникового туза дома не
было, но когда Люк с Мэгги поднимались по ступеням, его жена, опираясь на
костыли, вышла на веранду им навстречу. Она улыбалась, Мэгги поглядела на это
доброе, милое лицо, и на сердце у нее сразу полегчало.
— Заходите, заходите! — сказала хозяйка говором
коренной австралийки.
Тут Мэгги совсем повеселела, она ведь готовилась услышать
полунемецкую речь. Люк поставил чемодан на пол, обменялся рукопожатием с
хозяйкой, которая на минуту сняла правую руку с костыля, и сбежал с лестницы —
он торопился к обратному рейсу автобуса. В десять утра Арне Свенсон будет его
ждать возле пивной.
— Как ваше имя, миссис О'Нил?
— Мэгги.
— Как славно. А я — Энн, и вы лучше зовите меня просто
по имени. Мне целый месяц было очень одиноко, с тех пор, как прежняя девушка
ушла, но сейчас нелегко найти хорошую помощницу, пришлось кое-как управляться
своими силами. Мы тут только вдвоем, я и Людвиг, детей у нас нет, хлопот вам
будет не так уж много. Надеюсь, вам у нас понравится, Мэгги.
— Да, конечно, миссис Мюллер… Энн…
— Пойдемте, я вам покажу вашу комнату. С чемоданом
справитесь? Я, к сожалению, в носильщики не гожусь.
Комната была обставлена строго и просто, как и весь дом, но
выходила на ту единственную сторону, где глаз не упирался в стену деревьев —
заслон от ветра, и притом на ту же длинную веранду, что и гостиная, гостиная
эта показалась Мэгги очень голой: легкая дачная мебель, никаких занавесок.
— Для бархата и даже ситца тут слишком жарко, —
пояснила Энн. — Так мы и живем — с плетеной мебелью, и одеваемся как можно
легче, лишь бы соблюсти приличия. Придется мне и вас этому обучить, не то
пропадете. На вас ужасно много всего надето.
Сама она была в блузе-безрукавке с большим вырезом и в куцых
штанишках, из которых жалко свисали изуродованные недугом ноги. Не успела Мэгги
опомниться, как и на ней оказался такой же наряд, пришлось принять взаймы у
Энн, а там, может быть, она убедит Люка, что ей надо купить самое необходимое.
Унизительно было объяснять, что муж не дает ей ни гроша, но пришлось стерпеть,
зато Мэгги не так сильно смутилась от того, как мало на ней теперь надето.
— Да, на вас мои шорты выглядят гораздо лучше, чем на
мне, — сказала Энн. И весело продолжала свои объяснения:
— Людвиг принесет вам дров, вам не надо самой их колоть
и таскать вверх по лестнице. Жаль, что у нас нет электричества, как у всех, кто
живет поближе к городу, но наши власти уж очень медленно раскачиваются. Может
быть, на следующий год линию дотянут до Химмельхоха, а пока надо, увы, мучиться
с этой скверной старой печкой. Но подождите, Мэгги! Вот дадут нам ток, и мы в
два счета заведем электрическую плиту, и освещение, и холодильник.
