Люка и Арне тут, несомненно, хорошо знали и любили. Как же
часто они тут бывали без нее? И что на них нашло, почему они взяли ее с собой
сегодня? Мэгги вздохнула, прислонилась к стене. Другие женщины с любопытством
ее разглядывали, и особенное внимание привлекало обручальное кольцо: Люком и
Арне все они явно восхищались, а ей, Мэгги, явно завидовали. Что бы они
сказали, признайся я им, что этот темноволосый великан, мой муж, за последние
восемь месяцев навещал меня ровным счетом два раза и, когда уж навещал, ни разу
даже не подумал лечь со мной в постель? Нет, вы только посмотрите на эту
парочку самодовольных франтов! И ведь никакие они, в сущности, не горцы и не
шотландцы, просто ломают комедию, потому что знают, до чего они ослепительны в
этих своих юбках, и обожают, чтобы все на них глазели. Ну и мошенники же вы
оба! До того самовлюбленные, что больше ничьей любви вам не требуется.
В полночь уже всех женщин без исключения отправили подпирать
стены: волынщики во всю мочь заиграли «Кейбер Фейд» и пошел танец всерьез.
Потом всю свою жизнь, стоило ей заслышать звук волынки, Мэгги вновь мысленно
переносилась в этот сарай. Довольно было и взмаха клетчатой юбки; как во сне,
слились в единой гармонии звуки и краски, живая жизнь, стремительность и сила —
и все это, пронзительное, колдовское, неизгладимое, осталось в памяти навсегда.
На пол легли скрещенные мечи, и двое, одетые в цвета клана
Мак-Доналда из Слита, вскинули руки над головой, кисти рук затрепетали, точно у
балетных танцоров, и сурово, словно остриям мечей под конец суждено вонзиться
им в грудь, эти двое пошли кружить, скользить, виться среди лезвий.
Потом над высоким, дрожащим напевом волынок взлетел громкий,
пронзительный вопль, зазвучала новая мелодия — «Обороняй свой край,
шотландец!», оружие сгребли в кучи, и все мужчины, сколько их тут было,
ринулись в хоровод, то сплетая, то разнимая руки, только развевались пестрые
клетчатые юбки. Рил, стреспей, флинг — неистово буйные, стремительные шотландские
танцы сменяли друг друга, топот ног по дощатому полу гулко отдавался под
стрехами, сверкали пряжки туфель, и каждый раз, как начинался новый танец,
кто-нибудь, закинув голову, испускал тот же протяжный, заливистый вопль, и ему
откликались восторженным кличем десятки глоток. А женщины, забытые, стояли и
смотрели.
Все кончилось уже под утро, около четырех; за дверями,
вместо морозной свежести Блэр-Атолла или Ская, их встретило вялое отупение
тропической ночи, огромная тяжелая луна лениво тащилась по блестящей пустыне
небес, и все дышало зловонными мангровыми испарениями. Но когда Арне повез их
прочь в своем пыхтящем старом «форде», Мэгги напоследок услышала замирающий
жалобный напев «Цветы родных лесов», песня звала с веселого праздника домой.
Домой. А где он, дом?
— Ну как, понравилось тебе? — спросил Люк.
— Понравилось бы больше, если бы я больше
танцевала, — сказала Мэгги.
— Как? На силиде? Брось, Мэг! Тут полагается танцевать
одним мужчинам, скажи спасибо, что мы и вам хоть немного дали поплясать.
— Мне кажется, на свете много такого, чем занимаются
одни мужчины, особенно если это весело и доставляет удовольствие.
— Ну уж извини, — сухо отозвался Люк. — Я
думал, тебе приятно будет малость развлечься, потому тебя сюда и взял. Мог,
знаешь ли, и не брать! А раз ты не ценишь, больше не возьму.
— Ты, наверно, все равно больше не собираешься меня
никуда брать, — сказала Мэгги. — Тебе вовсе незачем впускать меня в
свою жизнь. Я за эти несколько часов много чего узнала, только, думаю, не то,
чему ты хотел меня научить. Теперь меня уже не так легко одурачить, Люк. По
правде говоря, мне это опостылело — и ты, и моя теперешняя жизнь, все!
— Ш-ш! — возмущенно зашипел он. — Мы не одни!
— Так приходи один! — резко ответила Мэгти. —
Ты же со мной никогда не остаешься один, разве что на минуту! Арне остановил
машину у подножья химмельхохского холма, сочувственно улыбнулся Люку.
— Валяй, приятель, проводи ее наверх, я тут обожду.
Спешить некуда.
— Я говорю серьезно, Люк, — сказала Мэгги, едва
они отошли настолько, что Арне не мог слышать. — Всякому терпенью приходит
конец, понятно тебе? Я знаю, я дала обет быть послушной женой, но ведь и ты дал
обет любить меня и заботиться обо мне, выходит, мы оба солгали! Я хочу
вернуться домой, в Дрохеду!
И ее две тысячи фунтов в год больше не будут поступать на
мой банковский счет, подумал Люк.
— Что ты, Мэг! — беспомощно сказал он. —
Послушай, миленькая, это же не навек, верно тебе говорю! А нынешним летом я
возьму тебя с собою в Сидней, даю слово О'Нила! В доме у тетки Арне освободится
квартирка, мы с тобой сможем там жить целых три месяца, чудно проведем
времечко! Ты потерпи, обожди немного, я еще годик поработаю рубщиком, и тогда
мы купим землю и заживем своим домом, ладно?
Лунный свет упал на его лицо, казалось, он так искренне огорчен,
встревожен, полон раскаяния. И так похож на Ральфа де Брикассара…
И Мэгги смягчилась: ей все еще хотелось от него детей.
— Хорошо, — сказала она. — Еще год. Но я
ловлю тебя на слове. Люк, ты обещал взять меня в Сидней, смотри не забудь!
Глава 12
Раз в месяц Мэгги добросовестно писала матери и братьям —
рассказывала про Северный Квинсленд, старательно и в меру шутила и ни разу не
обмолвилась о каких-либо неладах с Люком. Все та же гордость. В Дрохеде только
и знали: Мюллеры — друзья Люка, и Мэгги живет у них потому, что он постоянно в
разъездах. По всему чувствовалось, что Мэгги искренне привязана к этим милым
людям, и в Дрохеде за нее не тревожились. Огорчало одно: отчего она никогда не
навестит своих. Но не могла же она им написать, что у нее нет денег на дорогу,
ведь тогда пришлось бы объяснить, как несчастливо сложилась ее семейная жизнь с
Люком О'Нилом.
Изредка она осмеливалась будто между прочим спросить, как
поживает епископ Ральф, и еще того реже Боб вспоминал передать ей то немногое,
что слышал о епископе от матери. А потом пришло письмо, в котором только и
говорилось, что о преподобном де Брикассаре.
"Он как с неба свалился, — писал Боб. —
Приехал неожиданно и какой-то был невеселый, прямо как в воду опущенный. А
оттого, что тебя не застал, и вовсе расстроился. Сперва напустился на нас,
отчего мы ему не сообщили, что ты выходишь за Люка, ну, мама ему объяснила, что
ты сама не велела, Такая на тебя напала блажь, тут он и замолчал, словечка
больше про это не сказал. Но, по-моему, он по тебе соскучился больше, чем по
всем нам, да оно и понятно, ведь никто из нас так много с ним не бывал, как ты,
и, по-моему, он всегда тебя любил, как родную сестричку. Он тут, бедняга,
бродил неприкаянный, будто ждал — ты вот-вот выскочишь из-за угла. У нас и
карточек-то не нашлось ему показать, раньше мне было ни к чему, а как он
спросил, я подумал — и правда, чудно, почему у тебя нет свадебной фотографии.
Он спросил, есть ли у тебя дети, и я сказал, вроде нету. Ведь нету, верно,
Мэгги? Сколько уже времени ты замужем? Скоро два года? Да, конечно, ведь нынче
уже июль на дворе. До чего быстро время летит! Надеюсь, у тебя скоро будут
дети, по-моему, наш епископ обрадуется, когда узнает. Я хотел дать ему твой
адрес, но он не взял. Сказал, это ему без пользы, потому как он едет на время в
Грецию, в Афины, с архиепископом, при котором служит. Архиепископ, видно, из
итальяшек, имя длинное-предлинное, никак не запомню. Представляешь, Мэгги, они
туда полетят на аэроплане! Честное слово! Ну вот, он как узнал, что тебя нет и
некому с ним гулять по Дрохеде, особо задерживаться не стал, только и побыл
неделю, раза два поездил верхом, каждый день служил для нас мессу, а потом взял
да и уехал».
