— Как она, Энн?
— Пока ничего. Доктор не говорит прямо, но, по-моему, у
него появилась надежда. Познакомься, Людвиг, у нас гость. Это архиепископ Ральф
де Брикассар, старый друг Мэгги.
Людвиг, более сведущий в подобных делах, чем его жена,
опустился на одно колено и поцеловал кольцо на руке, которую протянул ему
архиепископ.
— Присядьте, ваше преосвященство, поговорите с Энн. Я
пойду приготовлю чай.
— Так вы и есть Ральф, — сказала Энн. Она
прислонила костыли к бамбуковому столику, гость сел напротив; живописно спадали
складки сутаны, из-под них виднелись начищенные до блеска черные сапоги для
верховой езды — он закинул ногу на ногу. Не очень-то мужская поза, а впрочем,
это неважно, ведь он священник, и однако, такая ли поза, другая ли, а чувствуется
в нем что-то очень мужественное. И пожалуй, он моложе, чем ей сперва
показалось; должно быть, едва-едва за сорок. Такой великолепный образчик силы и
красоты — и пропадает понапрасну!
— Да, я Ральф.
— С той минуты, как у Мэгги начались схватки, она не
переставала звать какого-то Ральфа. Признаться, я ничего не понимала. Прежде
она ни разу не упоминала при мне ни о каком Ральфе.
— Очень на нее похоже.
— Откуда вы знаете Мэгги, ваше преосвященство? И давно
ли?
Священник натянуто улыбнулся, сложил тонкие, необыкновенно
красивые руки шатром, так что касались друг друга лишь кончики пальцев.
— Я познакомился с Мэгги, когда ей было десять лет,
через несколько дней после ее приезда из Новой Зеландии. По справедливости
можно сказать, что я знал Мэгги в дни потопа и пожара, в дни душевного голода,
в дни жизни и смерти. Все это нам пришлось претерпеть. Мэгги — это зеркало, в
котором мне суждено видеть, что я обыкновенный смертный.
— Вы ее любите! — с удивлением сказала Энн.
— Всегда любил.
— Какое несчастье для вас обоих.
— Я надеялся, что только для меня. Расскажите мне о
ней, что с ней было с тех пор, как она вышла замуж. Уже много лет я ее не
видел, но всегда за нее тревожился.
— Я вам все про нее расскажу, но сначала расскажите вы.
Нет-нет, я спрашиваю не о личном, просто — как она жила до переезда в Данни?
Ведь нам с Людвигом совсем ничего про нее не известно, мы только и знаем, что
прежде она жила где-то под Джиленбоуном. Нам хотелось бы знать больше, потому
что мы очень ее полюбили. Но она никогда ничего не рассказывала, наверно, из
гордости.
Вошел Людвиг, притащил поднос с чаем и всякой едой, сел к
столу, и архиепископ коротко рассказал Мюллерам, как жила Мэгги прежде, чем
стала женой Люка.
— Вовек бы ничего такого не подумала! Чтобы у Люка О'Нила
хватило наглости оторвать ее от всего этого и превратить в прислугу! И еще с
условием, чтобы мы ее жалованье клали на его текущий счет! А вы знаете, что у
бедняжки за все время, пока она здесь, ни гроша в кармане не было? На Рождество
я велела Людвигу дать ей кое-какие деньги наличными, но к этому времени она уже
так обносилась, что пришлось их сразу потратить, а больше она у нас ничего
брать не захотела.
— Не жалейте Мэгги, — резковато сказал архиепископ
Ральф. — Я думаю, сама она о своей судьбе не жалеет, уж во всяком случае
не из-за того, что у нее нет денег. В конце концов, от денег-то она видела мало
радости. А если бы ей понадобились деньги, она знает, где их взять. Думаю,
явное равнодушие Люка ранит ее гораздо больней, чем безденежье. Несчастная моя
Мэгги!
Потом Энн и Людвиг стали рассказывать, как живет Мэгги у них
в доме, а де Брикассар слушал, все так же сведя руки шатром, кончиками пальцев
одна к другой, и неотрывно смотрел на раскинувшиеся широкими веерами листья
красавицы пальмы перед домом. Ни разу ничто не дрогнуло в его лице, ничто не
переменилось в отрешенном взоре прекрасных синих глаз. Да, он многому научился
за годы службы при Витторио Скарбанца, кардинале ди Контини-Верчезе.
Дослушав этот рассказ, Ральф де Брикассар вздохнул и перевел
взгляд на озабоченные лица Мюллеров.
— Что ж, очевидно, мы должны ей помочь, раз этого не
делает Люк. Если она и в самом деле ему не нужна, лучше ей вернуться в Дрохеду.
Я понимаю, вам жаль с нею расставаться, но ради блага Мэгги постарайтесь
уговорить ее вернуться домой. Я вышлю ей из Сиднея чек, чтобы ей не пришлось
просить денег у брата. А дома она все объяснит своим так, как сама
пожелает. — Он взглянул в сторону спальни, тревожно покачал
головой. — Боже милостивый, дай младенцу родиться благополучно!
Но ребенок родился только через сутки, и Мэгги,
обессиленная, измученная, едва не умерла. Доктор Смит щедро давал ей опий, по
старинке полагая, что это в подобных случаях самое верное, и ее затягивало и
кружило в водовороте непрестанных кошмаров, мерещились чудища, которые
набрасывались на нее извне и изнутри, царапали, грызли, рвали клыками и
когтями, выли, скулили, рычали. Порой на миг перед глазами отчетливо возникало
лицо Ральфа — и вновь его смывало нахлынувшей болью; но она все равно помнила о
нем и знала: пока он ее охраняет, ни она, ни ребенок не умрут.
Порой доктору Смиту удавалось урвать минуту, чтобы
перекусить, подкрепиться ромом и удостовериться, что никто из других его
пациентов по собственной опрометчивости не умер; он оставлял акушерку справляться
своими силами и за это время узнал кое-что из истории Мэгги — ровно столько,
сколько Энн и Людвиг сочли уместным ему рассказать.
— Вы правы, Энн, — сказал он, выслушав все
это. — Вероятно, в ее теперешних мучениях виновата, среди прочего,
верховая езда. Для женщин, которым приходится много ездить верхом, очень плохо,
что дамское седло вышло из моды. От мужской посадки развиваются не те мышцы,
какие нужны для родов.
— Я слышал, что это просто предрассудок, — мягко
заметил архиепископ.
Доктор Смит окинул его недобрым взглядом. Доктор Смит отнюдь
не питал нежных чувств к католическим священникам, полагая, что они все до
единого — безмозглые ханжи и лицемеры.
— Думайте как угодно, — сказал он, — но
ответьте мне на один вопрос, ваше преосвященство: если встанет выбор, сохранить
ли жизнь Мэгги или ребенку, что подскажет вам ваша совесть?
— В этом вопросе церковь непреклонна, доктор. Она не
допускает никакого выбора. Нельзя погубить младенца ради спасения матери, и
нельзя погубить мать ради спасения младенца. — Он ответил доктору Смиту
такой же недоброй улыбкой. — Но если бы до этого дошло, доктор, я сказал
бы вам без колебаний: спасите Мэгги и черт с ним, с младенцем.
Доктор Смит изумленно ахнул, рассмеялся и хлопнул
архиепископа по спине.
— Да вы молодчина! Будьте спокойны, я не разболтаю, что
вы сказали. Но пока что ребенок жив, и, по-моему, сейчас нет никакого смысла
его убивать.
