Отто так и не удалось опознать того полицейского, который бросил его умирать: он в общих чертах помнил его внешность, но все белые копы казались ему на одно лицо.
У него сохранилось еще одно на редкость яркое воспоминание об одном осеннем дне 1970 года, когда он, патрулируя Пайонир-корт, пристал к какому-то хлыщу, бесплатно разливавшему на пробу – подумать только! – томатный сок. Отто взял с хлыща десятку и выпил стаканчик сока. Этот парень носил роговые очки и стрижку «ежиком». Судя по всему, он не особо расстроился по поводу взятки, но почему-то, когда Отто осушил стаканчик, в глазах очкарика появился странный блеск. У Отто даже мелькнула мысль, что томатный сок, возможно, отравлен. У полицейских повсюду были враги. Казалось, что многие поклялись убивать «легавых» при каждом удобном случае. Но десятки людей уже выпили сок и как ни в чем не бывало ушли. Отто пожал плечами и отправился дальше.
Задумываясь о странных изменениях, которые с ним после этого произошли, Отто всегда мысленно возвращался к этому случаю на Пайонир-корт. С томатным соком что-то было не так.
Только когда Стелла Марис рассказала ему про АУМ, он понял, как его поимели. Но к тому времени было слишком поздно. Он трижды проиграл, работая на Синдикат, иллюминатов и дискордианское движение. Есть только один способ спастись – затеряться в хаосе со Стеллой, которая укажет путь.
– Скажи мне только одно, крошка, – сказал он ей как-то днем, когда они лежали голые в его квартире. – Почему для контакта со мной выбрали именно тебя?
– Потому что ты ненавидишь черномазых, – спокойно сказала Стелла, поглаживая пальчиком его член. – Ты ненавидишь ниггеров больше, чем любой белый расист. Вот почему путь к твоей свободе проходит через меня.
– А ты? – сердито буркнул он и, отодвинувшись от нее, резко сел. – Тебе, конечно, без разницы, черные или белые. Черное мясо, белое мясо – тебе все едино, ведь так, а, грязная шлюха?
– Тебе хотелось бы так думать, – сказала Стелла. – Тебе хотелось бы думать, что с тобой может спать только черномазая шлюха, дешевка, которая ляжет под любого, невзирая на цвет кожи. Но ты прекрасно знаешь, что не прав. Ты знаешь, что тот чернокожий Отто Уотерхаус, который лучше всех чернокожих, потому что ненавидит всех чернокожих, – это выдумка. Это ты не отличаешь черное от белого и считаешь, что черный человек должен быть там же, где белый. Это ты ненавидишь черного человека, потому что он не белый. Нет, цвета я как раз различаю. Но кроме цвета, милый, я вижу в человеке еще и многое другое. И я знаю, что все мы не там, где нам следует быть, и всем нам следует быть там, где мы есть.
– Да черт с твоей заумной философией, – сказал Уотерхаус. – Иди ко мне.
Но он учился. Он считал, что усвоил все, чему должны были его обучить Стелла, Хагбард и остальные. Информации было много, и она нагромождалась сверху на ставшую теперь мертвым грузом иллюминатскую информацию. Но теперь его совсем загнали в угол.
Ему предстояло убить.
Это известие, как и все другие новости, сообщила ему Стелла.
– Это Хагбард велел?-Да.
– Надеюсь, если я дам согласие, мне все же объяснят причину, или я должен понять ее самостоятельно? Черт возьми, Стелла, ты понимаешь, что это серьезная просьба?
– Понимаю. Хагбард сказал мне, что ты должен сделать это по двум причинам. Первая: выразить уважение к дискордианцам, чтобы и они тебя уважали.
– Сказано настоящим сицилийцем. Но он прав. Это я понимаю.
– Вторая. Он сказал, что Отто Уотерхаус должен убить белого человека.
– Что!
Отто затрясся в телефонной будке. Он нервно царапал, не читая, наклейку с надписью: ЭТА ТЕЛЕФОННАЯ КАБИНА ЗАРЕЗЕРВИРОВАНА ЗА КЛАРКОМ КЕНТОМ.
– Отто Уотерхаус должен убить белого человека. Он сказал, ты поймешь, что он имеет в виду.
Когда Отто повесил трубку, у него все еще дрожали руки.
– О черт, – сказал он. Он чуть не плакал.
Поэтому сейчас, 28 апреля, он стоял перед зеленой металлической дверью с номером 1723. Это был черный ход в квартиру кондоминиума по адресу 2323 Лэйк-Шор-драйв. Позади него стояла дюжина полицейских, состоявших в распоряжении прокурора штата. Все они, как и он, в бронежилетах и светло-голубых шлемах с прозрачными пластиковыми щитками. Двое держали в руках автоматы.
– Так, – сказал Уотерхаус, глядя на часы. Фланагану нравилось назначать время операций на 5:23 утра. Сейчас было 5:22:30. – Помните: стрелять во все, что движется. – Он стоял спиной к своим людям, чтобы они не видели дурацких слез, которые упорно наворачивались на его глаза.
– Правильно, лейтенант, – насмешливо сказал сержант О'Банион.
Сержант О'Банион ненавидел черных, но еще больше он ненавидел вонючих, вшивых, длинноволосых, гомосексуальных, прокоммунистических изготовителей бомб из группировки Моритури. Он был убежден, что по ту сторону зеленой металлической двери находится их мерзкий притон, в котором они спят вповалку, обвивая друг друга грязными голыми телами, словно черви в банке. Он явственно видел это. Сержант облизнул губы. Уж он-то с ними разберется. Он крепче сжал автомат.
– Пора, – сказал Уотерхаус.
Было 5:23. Прикрыв лицо рукой в перчатке, он навел свой автоматический пистолет сорок пятого калибра на дверной замок. Согласно устным инструкциям Фланагана, они не должны предъявлять ордер и даже стучаться в дверь. Им сказали, что запасов динамита, которые хранятся в квартире, хватит на то, чтобы уничтожить целый квартал роскошных высотных многоквартирных домов.
О'Банион представлял себе, как увидит белую девушку в объятиях черного парня и прикончит их одной пулеметной очередью. Его член начал разбухать.
Уотерхаус выстрелил в замок, бросился всем телом на дверь и распахнул ее настежь. Быстро вошел в квартиру. Его ботинки стучали по голому плиточному полу. По щекам текли слезы.
– Господи, Господи, почему ты меня оставил? – всхлипывал он.
– Кто там? – спросил голос.
Уотерхаус, глаза которого уже привыкли к темноте, взглянул через пустую гостиную в следующую комнату и увидел силуэт стоявшего Майло А. Фланагана.
Уотерхаус выбросил вперед руку с тяжелым автоматическим пистолетом, тщательно прицелился, сделал глубокий вздох, задержал воздух и нажал на курок. Пистолет выстрелил, ударила отдача, и черная фигура медленно повалилась на руки изумленных людей позади нее.
Летучая мышь, сидевшая на подоконнике, вылетела в открытое окно в сторону озера. Ее видел только Уотерхаус.
В комнату неуклюже вошел О'Банион. Присев на одно колено, он дал очередь из шести пуль в направлении парадной двери.
– Отставить! – рявкнул Уотерхаус. – Не стрелять! Тут херня какая-то. – Херня начнется, подумал он, если те наши, что у парадного входа, сдуру войдут и откроют ответный огонь. – Включи свет, О'Банион, – приказал Уотерхаус.
