С тех пор, как сэр Джон погрузился в исследования средневековой магии, его ум постоянно колебался между истинной и мнимой верой, истинным и мнимым скептицизмом. И теперь он больше не в силах был противостоять соблазну верить просто и бесхитростно. Великий бог Пан все еще жив сегодня, через две тысячи лет после того, как христиане справедливо нарекли его дьяволом. Его свита по-прежнему неутомимо трудится, но современные ученые решили ее не замечать — точно так же, как ученые мужи в эпоху Вольтера решили не замечать метеоритов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Если Господь не сомневается в существовании демонов, с какой стати сомневаться нам?
Преподобный Чарльз Вири, «Облака без воды»
В Библии говорится о «драконе… и его ангелах»
[55]
, и это значит, что не только Люцифер, но и легионы других ангелов осмелились отрицать власть Бога… Берегитесь, ибо они опасны, злы и коварны. Они хотят получить власть над вами и готовы заплатить за это любую цену!
Преподобный Билли Грэм, «Ангелы: тайные посланники Бога»
Если Бог живет в каждом из нас, как я могу быть злым?
Чарли Мэнсон
XXIV
Наступил следующий день, двадцать седьмое июня. Фён продолжал душить Цюрих в своих влажных объятиях. Уже трижды этот коварный ветер утихал, но каждый раз возобновлялся с прежней силой. У жителей Цюриха начали сдавать нервы.
В три часа дня Эйнштейн, Джойс и Бэбкок снова собрались вместе, на этот раз у Эйнштейна дома, в его кабинете. Профессор был среди них самым бодрым. Для того, чтобы прийти в себя после тяжелой ночи, ему хватило всего нескольких часов сна и легкой разминки для ума в форме дневной лекции по физике. Джойс, судя по его виду, страдал от похмелья. Бэбкок провел остаток ночи в полузабытьи, кое-как примостившись на диване в гостиной Джойса, и был лишь ненамного спокойнее, чем накануне.
— Итак, Джим, — начал Эйнштейн, — что вы думаете об удивительных приключениях нашего друга?
— По правде говоря, некоторые места в его рассказе начинают вызывать у меня серьезные сомнения.
Эйнштейн промолчал, взглядом приглашая Джойса продолжать.
— Однажды, — задумчиво произнес Джойс, — в Дублин приехал арабский цирк. Мне тогда было лет десять, и я жадно поглощал романтические книжки о загадочном Востоке, тайнах суфиев, магии дервишей, Аладдине, Али-Бабе и прочих подобных вещах. Можете себе представить, что для меня в то время значило слово «арабский»! С возбуждением, которое я чувствовал накануне похода в этот цирк, могло сравниться только возбуждение, которое овладело мною, когда я впервые отважился зайти в район красных фонарей, чтобы лишиться невинности с проституткой. Мне казалось, что передо мною вот-вот откроется огромный новый мир, мир чудес и магии. Каково же было мое разочарование, когда я увидел только старый передвижной цирк, обычное развлечение для дураков, вытягивающее из их карманов последние копейки.
На лице Бэбкока отразилось недоумение — он не мог понять, к чему ведет Джойс. Эйнштейн сосредоточенно слушал.
— Так вот, — продолжал Джойс, — мистер Уильям Батлер Йейтс и его друзья живут в такой арабской сказке. Для них она реальна. Даже более реальна, чем их собственные слуги. Каждый день мы погружаемся в мир чувств и ощущений, но мы не так наги и беззащитны, как Адам и Ева в раю. Куда бы мы ни отправились — в пивную за углом, в передвижной арабский цирк или на Южный полюс с Амундсеном, — мы несем с собой определенные идеи, определенные предрассудки. Если бы сейчас в эту комнату вошел вор-карманник, он увидел бы несколько карманов, которые можно обчистить. Если бы прекрасная Милева, — он шутливо поклонился в сторону кухни, где позвякивала посудой жена Эйнштейна, — изволила пригласить к нам в гости Сократа, он увидел бы здесь несколько умов, которые можно смутить каверзными вопросами. Если бы здесь оказался мистер Йейтс, он увидел бы только материальные тени Вечных Духовных Идей: Науки, — он указал на Эйнштейна, — Искусства, — он иронически указал на самого себя, — и Мистицизма, — он указал на сэра Джона. — Что до меня, то я вижу здесь трех человек, жизни которых складываются по-разному, вот и все.
— Если я правильно понимаю, — сухо заметил Эйнштейн, — вы хотите сказать, что люди из «Золотой Зари» не более безумны, чем все остальные?
— Я хочу сказать, — ответил Джойс, — что могу видеть мир таким, каким его видит Йейтс и прочие оккультисты — то есть как духовный путь, полный Знаков и Символов — а могу видеть его таким, каким мне его показали иезуиты в годы моей юности — то есть как юдоль скорби и паутину греха. Я также могу видеть его как поэму Гомера или угнетающий своим натурализмом роман Золя. Мне интересны все его грани.
Сэр Джон подался вперед, внезапно заинтересовавшись разговором.
— Мне кажется, я начинаю вас понимать, — сказал он. — Вы хотите сказать, что я живу в готическом романе, тогда как вы предпочитаете жить в романе Золя.
— Вовсе нет, — сказал Джойс. — В романах Золя только одно измерение, я же хочу видеть этот мир со всех сторон. Я хочу глубоко разобраться в готических романах, романах Золя и всех остальных маскарадах, а затем преодолеть их ограничения.
— Любопытно, — задумчиво произнес Эйнштейн, — очень любопытно.
Бэбкок и Джойс вопросительно посмотрели на него, ожидая продолжения.
— Ваш пример с арабским цирком, — сказал Эйнштейн Джойсу, — напомнил мне о другом интересном примере, который я часто привожу на своих лекциях. Представьте себе, что мы — трое физиков, а наша комната — это лифт, который стремительно несется вверх в безвоздушном пространстве. Мы не знаем, что находимся внутри лифта, но хорошо разбираемся в физике и хотим понять, что происходит вокруг нас. Мы начинаем проводить эксперименты и обнаруживаем, что предметы, которые мы выпускаем из рук, всегда падают на пол. Мы также выясняем, что если эти же предметы бросать горизонтально, они тоже падают на пол, но уже не отвесно, а по параболе. Записывая для этих процессов простейшие математические уравнения, мы в конце концов получаем всю ньютоновскую теорию гравитации. В результате мы приходим к выводу, что под коробкой, в которой мы заперты, находится какая-то планета, «притягивающая» к себе разные предметы.
Джойс удивленно хмыкнул.
— Если эта теория верна, то она еще более удивительна, чем все то, о чем вы рассказывали мне раньше.
— Я как раз пишу статью, в которой пытаюсь доказать эту теорию, — сказал Эйнштейн. — Итак, продолжим. Предположим, один из находящихся в этой комнате физиков — возможно, в результате каких-нибудь экспериментов, схожих с каверзными каббалистическими упражнениями «Золотой Зари», — изменяет свой образ мышления. Он начинает воспринимать эту комнату как лифт и отчетливо представляет себе прикрепленный сверху трос и механизм, тянущий этот трос вверх. Он проводит свои эксперименты и записывает свои уравнения. Рано или поздно он получает всю теорию инерции — в том виде, в каком она сегодня существует в классической механике. В результате он приходит к выводу, что никакой планеты под этой комнатой нет.
