Женщины испустили прочувствованный вздох.
— Теперь, когда милый Карл умер.
— И пгавит эттот гавнинник. — Пигаль перекрестилась и выглянула в окошко. — По-моему, этта догога называется Найтсбгидж. — Она указала на полоску поросшей лесом земли. — Да, посмотги, это Гайд-пагк.
Карета громыхала по приличным дорогам, потом по дорогам сортом пониже и, наконец, по чему-то такому, что заслуживало исключительно наименования проселка.
— Олимпия, дорогая, ты не сказала мне, зачем мы вообще едем за пределы Лондона?
Пигаль постучала себя по носу, оставив серое пятно — палец перепачкался, когда она бралась за грязную оконную задвижку.
— Ты помнишь того очаговательного маленького агапчонка в театге?
Графиня кивнула. Как она могла забыть того неразборчивого ветреника?
— Так вот, он сказал мне, когда его леди на минутку отлучилась, что они живут в Актоне!
— В Актоне? — вскричала графиня. — Мы едем на край земли, Пигаль? Фу, мне показалось, что ты говорила о небольшом путешествии.
— Немного далековато, я знаю, но этто будет пгиключение!
Как и ожидалось, графиня только заворчала в ответ, потом спросила:
— И какой же адрес?
— Точно не знаю, — призналась Пигаль. — Но, ventre blue, вгяд ли в таком забытом богом месте, как Актон, живет много знатных дам.
— Ты ошибаешься, дорогая. — Графиня плотно поджала губы. — У нынешнего haut monde
[48]
мода такая — возиться в свинарниках за мили от цивилизации, не рассуждая ни о чем, кроме свежего воздуха и Природы.
— Ты шутишь, да?
— Нет, не шучу. Это уже не шестидесятые годы, подруга. — Графиня покачала головой. — Протанцевать до утра на городском балу и, накачавшись спиртным и еле переставляя ноги, вернуться на заре в элегантный дом в сердце Лондона — больше не a la mode.
[49]
Сейчас на дворе — девяностые.
Пигаль смотрела на нее с недоверием и изумлением, поэтому графиня решила продолжить свою тираду.
— Сегодня молодежь желает бродить по укромным сельским тропинкам, а не в элегантных парках с прекрасно ухоженными цветниками, по бескрайним полям, кишащим насекомыми и коровами, не слушая никакой музыки, кроме пения глупых пичужек. Сегодня благородным считается болтать с мужланами в деревенской таверне, а не вести приятные беседы в лондонском салоне. Ты можешь не верить этому, дорогая, но сегодня богатые люди хотят жить в деревне!
Пигаль издала низкий гортаный звук.
— Так как же мы тогда ее найдем?
— Боюсь, тебе придется постараться. — Графиня потерла руки, готовясь целый день повторять: «Я же тебе говорила». — А мальчик не сообщил никаких подробностей?
— Подгобностей?
— Это усадьба или коттедж? Есть там сад, ворота, дорожка, стадо свиней?
— Ничего. — Пигаль забилась в угол. — Мы ищем вслепую.
— Ты обещала мне день развлечений, Пигаль! — Вздохнув, графиня забилась в противоположный угол. — А не поиски в захолустье — пойди туда не знаю куда…
Пигаль села прямо и выглянула в окно, пытаясь казаться бодрой и не подавать вида, что обескуражена своим промахом. Карета ехала мимо большой придорожной таверны.
— О, посмотри, Эшби! — весело воскликнула она. — «Конец света»!
Прищурившись, графиня фыркнула.
— Это не я, а ты сказала, дорогая.
Пахло в лабораториуме ужасно. Печка потухла, но в подвале все еще было тепло.
Тело Бетти уже начало разлагаться. Упокой, Господи, ее бедную душу.
Но Элпью знала, что должна была прийти сюда и проверить свою последнюю догадку. Стараясь не думать о трупе в углу, Элпью забралась на стойку и пробежала взглядом по полкам. Снабженные аккуратными наклейками бутылки и банки — запылившиеся от редкого использования и сверкавшие, как новенькие, — стояли на полках слишком глубоко. Их здесь были сотни. Засучив рукава, сыщица приступила к инспекции: амбра, древесные опилки, древесный уголь, железные опилки. Где-то же должна быть киноварь. Тимьян, богородская трава, горечавка, шишки хмеля, вербена, шалфей, мышей, чемерица, асафетида. Элпью сдвинула несколько бутылок, чтобы проверить второй ряд на верхней полке: бура, гуммиарабик, скипидар, стружка слоновой кости, змеиная кожа, ртуть, голубиная кровь, молотые яички лисы.
Элпью сглотнула. Зачем кому-то может понадобиться порошок из лисьих яичек? Известь — негашеная, известь — гашеная, купорос, серебряная окись свинца, глауберова соль, роговица, магнитный железняк.
Снаружи, на улице, загрохотали, направляясь к подвалу, шаги. А вдруг это возвращается убийца? Элпью затаила дыхание и огляделась в поисках укрытия. Но обладатель тяжелой ритмичной поступи проследовал мимо двери.
Элпью вернулась к своему занятию. Графит, реальгар, пирит, сушеные улитки, порошок рожкового дерева…
От поднятой пыли защекотало в носу. Элпью от души чихнула, раздув пыль с полок во все стороны. Наклонилась, чтобы достать платок, и на глаза ей попалась большая банка с красноватым порошком. На грязной наклейке значилось: «Киноварь — порошок».
Спрыгнув на пол, Элпью поставила банку на стойку. Вытащив пробку, заглянула внутрь. Красновато-коричневый комковатый порошок заполнял банку до краев. Сыщица высыпала содержимое на стол. Разгребла порошок и нашла то, что искала. Листок бумаги с оборванным с одной стороны краем. Он был того же размера, что и книга записей, и явно был вырван оттуда. На листке небрежным почерком Бо был проставлен длинный ряд символов. И больше ничего. Это был ключ, но что он означал?
Всего лишь одна формула:
— За Кенсингтонским двогцом мы свегнули на догогу поменьше, пгоехали по двум мостам — дегевянному и каменному — и миновали дегевню под названием Пастуший куст.
— Пастуший куст? — заверещала графиня. — Прошу тебя, Пигаль, не продолжай. Это место не станет лучше, если я узнаю его название. До каких глубин сельской жизни мы падем? — Внезапно она схватила подругу за локоть. — Пожалуйста, прошу тебя, пообещай, что мы не станем останавливаться и разговаривать с пастухами. Умоляю тебя!
— Не будем, если тебе этто не по душе, — пожала плечами Пигаль. — Тогда, если мы заблудимся, пгидется ехать до Тегнам-Ггин.
— Тернам-Грин! Я бы тебе ответила, да воздержусь.
[50]
Остаток пути женщины провели в гробовом молчании, разглядывая унылые поля.
